Славная поговорка: век живи — век учись. Недавно я познакомился с неизвестным мне эпосом в поэтической обработке Сергея Клычкова. Надо сказать, наше поколение, с детских лет воспитанное на "Витязе в тигровой шкуре", калмыцком "Джангаре", киргизском "Манасе" и некоторых других национальных эпосах, издававшихся в предвоенные и даже военные годы (я уже не говорю о русских былинах), едва ли могло знать о существовании "Мадур-Вазы победителя". Ибо произведение, опубликованное в 1933 году до сей поры не переиздавалось. А русский поэт, потрудившийся над вогульским (мансийским) эпосом, в 1937 году был арестован органами НКВД и вскоре осуждён "на 10 лет без права переписки" (то есть расстрелян) — по ложному обвинению в том, что он якобы является членом антисоветской организации "Трудовая крестьянская партия". Оригинальные и переведённые книги Сергея Клычкова были изъяты из обращения, и лишь в июле 1958 года участник Первой мировой и Гражданской войн (на стороне красных) и яркий поэт из литературного окружения Сергея Есенина был посмертно реабилитирован. Однако возвращение Сергея Клычкова в отечественную словесность растянулось на долгие десятилетия.
В статье, приложенной к нынешнему переизданию "Мадур-Вазы победителя", известный публицист Вячеслав Морозов (он же издатель) рассказывает о бурной жизни и трагической судьбе Клычкова. Он же сообщает, и здесь необходимо тоже об этом упомянуть, что для своей поэтической обработки Клычков воспользовался первым переложением вогульского эпоса "Янгал-Маа", который был осуществлён М. П. Плотниковым (первая публикация в 1918 году в "Сибирских записках"). Друг Есенина и не претендовал на честь первооткрывателя фольклора северного народа манси. Напротив, в предисловии к своей работе он отметил, что "Михаилу Плотникову выпало на долю большое счастье: он поднял с суровых и неприютных снегов сибирской тайги и тундры золотое руно чудесной народной сказки..." и что "появление труда Плотникова без всякого преувеличения справедливо можно почесть за большое открытие в области народного творчества". Но одно дело — лавры первооткрывателя, другое — талант, способный показать художественную глубину и силу найденного эпоса широкому читательскому миру. Сергей Клычков и осуществил эту нелёгкую задачу. Своим вдохновенным трудом он сделал эпос манси достоянием русской и мировой литературы.
В изложении поэта действие начинается с песен шамана, который в несколько приёмов (это соответствует нескольким главам) рассказывает слушателям-вогулам об истории их народа, о сложных взаимоотношениях добрых и злых сил, влияющих на судьбы народов Севера. История вогулов предстаёт перед нами в многоцветном сказочном одеянии, а вернее, в обрамлении поэтичных языческих верований этого народа. Казалось бы, расстановка добрых и злых сил в поэме предельно ясная: в небесах находится царство верховного бога Торыма (он же Торм, Торум, Нум, Нума, Мирра-Суснахум — так именуют его различные родственные северные племена). А на земле, окружённые непроходимыми тундровыми дебрями, — владения злого бога Мейки. Однако читатель, предположивший, что эти двое — изначальные враги, совершит ошибку. Оказывается, добрый верховный бог допускает в отношениях с людьми разные несправедливости, а с другой стороны, и Мейка изредка способен на благородные поступки.
Когда-то Мейка спас от неправого суда и неминуемой смерти юную красавицу Ючо. Он увёз её в свои владения, где царствует вечное лето — Ноши (все растения цветут и благоухают), и собирается сделать ее своей женой. Правда, Ючо не торопится замуж, но деваться ей некуда, а хозяин страны чудес, судя по всему, готов ждать её решения хоть целую вечность: ведь он как-никак бог, и земные сроки для него ничего не значат. Однако в идиллическую жизнь Ючо среди цветов и певчих птиц вмешивается судьба — в лице юного богатыря — мадура Вазы. Он должен осуществить порученную ему старейшинами и пророками миссию: отправиться на небеса, добиться встречи с верховным богом Торымом (что в принципе не под силу смертному человеку!) и поведать ему о великих бедах вымирающего вогульского народа. Для начала Вазе нужно выкрасть у Мейки ту самую упряжку летающих по воздуху оленей, которую некогда Мейка сам похитил у Торыма. И вот богатырь в языческом раю злого бога. Случайная встреча с Ючо сделала своё дело: молодые люди с первого взгляда полюбили друг друга, и Ючо даже помогла Вазе похитить знаменитую оленью упряжку и выточенные из мамонтовой кости нарты (о таком женском коварстве злой бог не мог и подумать).
Собственно говоря, Мейка злыдень не от рождения, и когда-то он был добрым богом. На просторных лесных полянах стояли его капища, вогулы их чтили и прилежно посещали, оставляя богатые дары. Но однажды нрав бога круто изменился, и это было связано с появлением в Сибири русских войск. Ибо корыстолюбивый шаман Гузы, служитель капища,
Соблазнился на подарки:
За расписанные ткани,
За пиель — ружьё с насечкой —
Он тихонько от народа
Вынул очи бога Мейки.
Надо думать, что очи были из дорогих самоцветов, и Мейка не мог простить предателю-шаману (и всему роду его!) такого надругательства. Однако и настичь негодяя он не смог, поскольку того укрыл в "царстве теней" владыка вселенной Торым. Вот тогда-то оскорблённый бог и загорелся жаждой мщения, выкрал у обидчика летающих по воздуху оленей, кос тяную нарту, а у беспечных вогульских охотников стал воровать из-под ног тропинки и заводить их в трясину...
Когда читал я "Мадур-Вазу...", меня с первых страниц поразило внутреннее сходство этого произведения с "Песнью о Гайавате", знакомой и любимой с детства. Я говорю, конечно, не только о стихотворном размере, хотя С. Клычков перевёл вогульский эпос тем же четырёхстопным хореем, который был избран И. А. Буниным для переложения поэмы Г. Лонгфелло (добавим: и М. П. Плотников—для переложения "Янгал-Маа"). Хотя, по-видимому, это произошло не случайно. Думаю, будучи замечательным поэтом и истинным мастером стиха,
Клычков глубоко прочувствовал близость вогульского эпоса индейским легендам, из которых выросла "Песнь о Гайавате", не стал нарушать замысел М. Плотникова - знавшего, по-видимому, язык манси. И самим ритмом повествования подчеркнул это родство. Но дело не только и не столько в стихе, сколько в мироощущении главных героев и действующих лиц обоих произведений. В их отношении к окружающей природе — к лесу, реке, степным и тундровым просторам, к довольно ещё густой фауне края, к различному зверью, птицам, рыбам, насекомым. И ещё, конечно, к добрым и злым духам, ибо они также деятельно участвуют в событиях.
Есть ряд удивительных совпадений в структуре художественного мышления народов, обитающих исстари по берегам сибирских рек, и племён, живших на побережье озёр Северной Америки. "Бог медвежий, Шубный Старец", у которого Ваза похищает тамгу Торыма (своеобразный пропуск на небеса) очень похож на Миши Мокву, гигантского царя медведей из "Песни о Гайавате". В событиях и того и другого произведения участвуют и громадные фантастические змеи — тоже, понятно, духи недобрые. Здесь и там герои встречаются и пытаются установить контакты с душами умерших. С ними самими происходят мгновенные и неожиданные возрастные превращения: молодого сильного человека — в дряхлого старца и, наоборот, согбенного старика — в стройного юношу. Все окружающие героев звери, птицы и многие другие существа (даже растения) наделены способностью чувствовать и мыслить, а также и говорить на собственном наречии, которое хорошо понимают и Гайавата, и Ваза. Правда, эта особенность свойственна и фольклору многих других народов, но тут важна не какая-то одна черта сходства, а их множественность и совокупность... Главные герои обоих эпосов сходны и по характеру. Это прежде всего мужественные и благородные люди, ставящие перед собой в качестве господствующей цели всенародное благо. Этой цели они подчиняют себя полностью, ради её достижения преодолевают немыслимые расстояния по лесам и топям, бьются с могучими и беспощадными чудищами и побеждают их — нередко благодаря своей прямоте и великодушию. Ибо их любят, им помогают все добрые силы природы.
Я потому остановился на сходстве, а вернее, на родстве вогульского и индейского эпосов, что, по-моему, это лишний раз подтверждает выводы учёных о первоначальном заселении Америки (в доисторические времена) пришельцами из Азии. Однако и разница между двумя эпосами тоже, конечно, немалая: ведь их разделяют тысячелетия бытования на разных материках. Вдобавок "Мадур-Ваза победитель", как сообщает Клычков, — создание очень малочисленного народа (всего несколько тысяч человек, живущих по притокам Оби). Происходящие в этой поэме удивительные и мистические события не приводят к эпохальным сдвигам в судьбах народов, как это происходит в произведениях Генри Лонгфелло. Сын бога Гайавата, этот немятежный заокеанский Прометей, учит индийские племена возделывать маис (чем избавляет их от голодных лет), изобретает и дарит людям пиктографическую письменность (а по сообщению Клычкова, вогулы в его время своей письменности не имели). Но главное различие между героями видится мне в их отношении к верховному богу, хозяину Вселенной.
Хозяин индейцев Гитчи Манито Могучий, в изображении великого американского поэта, мудрый старец, относящийся к своим народам, как к шаловливым детям, с отеческой лаской и доброй строгостью. Ему надоели их кровавые распри, он закуривает трубку мира (кстати, вогульские боги тоже курят трубки), созывает разноплеменных вождей на совет и требует покончить с междоусобной враждой. Его воля — нерушимый закон для каждого индейца, к какому бы племени он ни принадлежал. Ибо все понимают: строгость создателя — во имя общего блага. А вот что "на всю равнину" кричит Мадур-Ваза, поняв, что Торым обманул его:
Старый пёс, лисица неба!
Слушай ты, обжора толстый!
Мне теперь не надо места
Во втором ряду шаманов
Пред твоим престолом, лодырь!
И явившись в Медный город Торыма, Ваза разговаривает с верховным богом Вселенной почти на равных, предъявляя ему свои права бесстрашного воина, первым из живых сумевшего достичь неба (такой человек, по представлениям вогулов, становится бессмертным, одним из богов). К тому же Ваза укоряет Торыма в том, что бог не заботится о своих народах:
Я прошёл весь путь далёкий,
Чтоб тебя увидеть, Торум,
И сказать тебе, что Ваза
Победитель страшной тайны,
Знал законы мудрых старцев,
Был всегда правдив и честен,
Что принёс тебе он горе
Умирающих народов,
Что принёс тебе он правду,
Вкруг которой слуги Нума
Встали плотной загородкой,
И её Торым не видит...
В ответ ему Торым, хотя и недоволен смелым поведением гостя,
Обещает в Царстве мёртвых
За страданья и лишенья
Всем великую награду —
Тишину, покой, отраду
И молчание навеки!
Но такой ответ не устраивает богатыря, ибо он побывал в Ущелье, где обитают души умерших, и увидел, что это страна теней, царство печали и уныния (кстати, перечитав теперь поэму Г. Лонгфелло, я не нашёл в ней изображения Царства смерти, однако уход прекрасной Миннегачи, а потом и самого Гайаваты в край Заката описан так печально, что совершенно очевидно: будущее не сулит им никакой радости). Поэтому Ваза просит, скорее требует, чтобы вместо сомнительной посмертной награды Торым освободил живой народ от гнёта пришельцев. Конечно, он во всём винит русских слуг белого царя, который где-то далеко сидит в большом чуме и варит в котле сули-водку на погибель добрых людей Севера. Завоевание вогулов татарами, происшедшее столетиями раньше, уже забыто: помнится близкая беда.
Крепко подумав, Торым вручает Вазе "кольчугу, недоступную ударам" и богатырский меч. И предлагает ему новые испытания — в том числе сразиться со злодеем Мейкой. Если гость с земли совершит все предписанные ему подвиги, то "весь народ тайги и тундры будет, будет вновь свободен". С таким решением богатырь согласен.
Между тем (вечно юная в царстве Мейки) красавица Ючо изнемогает от тоски и дурных предзнаменований, ожидая своего возлюбленного. Она не в силах больше скрывать своего чувства и признаётся Мейке, что любит и ждёт Вазу. Злой бог, естественно, разгневался, однако не успел ничего предпринять:
Вдруг по лесу лай раздался.
Сразу сосны зашумели,
И закланялись ветвями
Тонкоствольные осины
С говорливою листвою:
"Аи-Ючо! Радость жизни!"
Это после множества опасных и изнурительных приключений возвратился к своей невесте Ваза. Ясно, что между ним и Мейкой вот-вот грянет беспощадный бой.
Но тут я прерву свой пристрастный пересказ прочитанного. Скажу только, что поединок завершился совсем неожиданно и очень печально. Хотя каждый из героев полностью и до конца проявил в трагической сцене собственный характер.
Вероятно, перевернув последнюю страницу "Мадур-Вазы...", мыслящий читатель взгрустнёт и задумается о том, что и в повседневной жизни добро и зло нередко меняются местами: Добро выглядит злом, а последнее принимает вид добра. Но это, разумеется, не меняет их сущности. И ещё, надеюсь, читатель почувствует благодарность (пусть запоздалую) к прекрасному русскому поэту Сергею Клычкову, которого давно нет на свете, но труды его живут и радуют нас глубиной мысли и высокой художественностью.
Переиздание "Мадур-Вазы победителя" — безусловно, событие в жизни российской культурной общественности, а значит, благо и то, что наша признательность её нынешнему издателю вовсе не запоздала.
Леонид ЛАВЛИНСКИИ, литературный критик, поэт
Май 2001 г. г. Москва |
