Пословица «человек человеку волк» год за годом подтверждалась в жизни Сергея Клычкова. Бешеная травля представителей новокрестьянской поэзии — Есенина, Клюева, Клычкова — по методам и результатам впрямую ассоциируется с охотой на волков.
В 1930 году Сергей Клычков писал: «Есенин очень хорошо понимал, что люди, притом всякие люди, относятся к нему с любовью... понимал и отлично пользовался ею... Меня люди редко любят, и я редко пользуюсь их ненавистью. А неприязнь можно использовать ничуть не хуже, если... не лучше. В равной же мере для художника и то, и другое опасно: горб у него вырастает в двух случаях - когда чересчур часто по спинке гладят или чересчур усердно бьют стягом по хребтине. И даже трудно сказать, в каком случае он вырастает быстрее».
Первый отзыв, данный молодому поэту маститым Сергеем Городецким в 1911 году в газете «Речь» был хорош: «О природе поет Сергей Клычков. И поет так, как надобно: не холодно перебирая признаки и перечисляя качества, а творчески воспринимая все многообразие природы не только в ширину, но более всего в глубину - вплоть до древнего сказочного восприятия».
Городецкий желал молодому поэту: «Критика... должна свестись к ласке да привету, к созданию такого воздуха вокруг этих запевов, в котором бы они возможно легче и полнее раскрылись бы и от детских струнок поднялись бы до мощных, полногласных струн великой русской песни» Жаль, что пожеланиям Городецкого не суждено было осуществиться, расхожими стали мнения иного толка.
Дальше в своих суждениях идет критик Георгий Иванов, он уже в 1917 году в газете «Русская воля» пишет: «Сергей Клычков осторожней и искусней Есенина. Но то, что встречается у
последнего на каждом шагу, лишь изредка повеет, как степной ветерок, в стихах Клычкова.»
Г. Иванов уничижительно критикует Есенина и Клычкова за увлечение модернизмом: «...могли бы писать чудесные, проникнутые неподдельным лиризмом, веселые и грустные, любовные и плясовые частушки. У них есть для этого нужные слова, звонкий смех и крылатые рифмы, но... Но оба они прошли курс модернизма...»
Октябрьская революция стала своеобразной чертой, разделившей жизнь Клычкова на два основных периода. Критические замечания, которые до Октября 1917 года выглядели вполне мирно в устах критиков, позже приобрели грозный и пугающий смысл.
Объявив писателей Ивана Бунина, Алексея Толстого классово-чуждыми, а крестьянских писателей и поэтов Сергея Клычкова, Николая Клюева и других классово-вредными, Всероссийское объединение крестьянских писателей подрубило сук, на котором сидело само. Создать новую крестьянскую литературу, категорически отвергнув вековые традиции и устои, было невозможно.
Идеолог и руководитель ВОКП, критик Осип Бескин, в 1930 году в «Литературной газете» риторически вопрошал, не нуждаясь в ответе: «Почему же он (Вячеслав Полонский — критик, один из редких защитников Клычкова —А. К.) не хочет понять, что в наше время произведения, написанные с порога кулацкого, ростовщического, кабального хозяйства, никак за крестьянские сойти не могут?» Он называл Клычкова бардом кулацкой деревни.
Полонский там же отвечал своему оппоненту: «...поскольку писатель не является членом ВОКП (хотя бы он и вырос в деревне, хотя бы его образность и все мироощущение его было деревенским, крестьянским, хотя и не бедняцким, и не середняцким, а крестьянско-буржуазным), постольку он по Бескину-Батраку лишается права называться крестьянским писателем... Потому-то и выходит по логике Батрака-Бескина: ежели литература не революционна — значит она не крестьянская. С марксизмом эта «логика» не имеет ничего общего. Но именно она-то и принуждает Батрака (еще один гонитель Клычкова), вслед за его учителем Бескиным, утверждать, что Клычков, Клюев и Есенин — поэты не крестьянские. Это противоречит также марксизму и ленинизму. Тем хуже... для Батрака и его учителя Бескина.»
О логике. Ее отсутствием серьезно страдали главные гонители Клычкова: Бескин, Батрак, Ольховый, Беккер...
Полонский в 1930 году писал, адресуя свои слова Клычкову, но Бескин понял, кому на самом деле они посвящены: «Плеханов, например, говорил, что Лев Толстой был гениальный художник и плохой мыслитель. Что это значит? Это значит, что когда Толстой говорил языком художественного образа, т. е. пользовался не только рациональным, но также всем чувственным своим опытом, он создавал великие произведения. Когда же он говорил языком логики — был слаб, как ребенок».
Бескин с наигранной обидой отвечал: «Полонскому до смерти хочется выпестованных и пригретых им кулацких писателей сохранить как-нибудь в пределах закона, Конституции.» При этом сам он не замечал, что хает не Полонского, а Конституцию, которая не гарантировала даже жизнь своим гражданам.
Но жертва была объявлена, охотничьи трубы трубили и критики, как свора собак, с громким лаем, загоняли Клычкова в угол.
Надо облить грязью Клычкова-поэта и критик «Вечерней Москвы» Михаил Беккер в 1930 году берется за перо: «Книга Клычкова («В гостях у журавлей» — А. К.) представляет собой сплошную апологию буржуазного индивидуализма. Согласимся, что уход поэта в природу, в чистое искусство не всегда служил доказательством его реакционности (об этом давно хорошо писал Плеханов). Однако совершенно очевидно, что в наши бурливые дни такие настроения не только несвоевременны, но определенно реакционны».
Критики того времени, воистину, не могут не удивлять. Не находя в творчестве Клычкова изьянов, они ставили ему в вину его талант.
Уникален в своих высказываниях критик Б. Ольховый. В 1930 году на страницах «Литературной газеты» он долго доказывает гениальность Клычкова, сравнивая и уподобляя его Пушкину, но в итоге, приветствуя одного гения, отказывает другому в праве на литературную жизнь: «Пушкин, видите ли писал (о Петре I — А. К.): «Я еще не мог доселе постичь и обнять умом этого исполина, он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему близко — надо отодвинуться на два века. Не надо торопиться». Отсюда Клычков делает для себя вывод, что и ему не «надо торопиться». Но сам-то Пушкин «Полтаву» написал, а не отложил ее описание на два века, оставив тему в наследство писателям будущего. И за тему «Полтава» он взялся потому, что считал ее актуальной. Создавая свою «Полтаву» он служил своему классу, работал над произведением, бывшим в своей идее актуальным для его класса. Поэтизация С. Клычковым старой ушедшей Руси тоже есть работа над актуальной темой, но в том освещении, какое дает ей Клычков, актуальна она для того класса, чьи идеи в своем творчестве Клычков выражает...»
В тридцатые годы особо любили карать за поклонение Западу, шпионаж и измену Родине. Но если нет доказательств, что делать? Карать человека за их отсутствие.
Некто Сергей Герзон выступает со страниц «Красной звезды» в 1929 году, в суровой роли НКВДистского обвинителя. Но его обвинение, брошенное в адрес Клычкова и Клюева, стало верхом аосурда даже в то абсурдное время: «Когда человек пишет: «На кой же черт иные страны, кроме советской стороны!..» — то, по словам Бухарина, «это уже не только национальная ограниченность, это просто шовинистическое свинство». Интересно, за что расстреливали тех, кто утверждал обратное? За широту национальных взглядов?
Примером же бессмыслицы стало выступление в печати «языковеда» Всеволода Лебедева, который решил раскрыть глаза читателям на стиль писателя Клычкова: «Тут нельзя не вспомнить писателя Клычкова. В старых вещах... он показал себя тонким стилизатором, ювелиром языка, но это ювелирное мастерство было мертвым... Все его переводы засахарены сравнениями, уподоблениями, образами. Язык размагничен».
Если размагничивание языка — болезнь, она была присуща прежде всего Лебедеву и его коллегам.
Что же сам поэт и прозаик Сергей Антонович Клычков думал в то время, что говорил в свою защиту? Ему дали выступить в 1929 году в «Литературной газете».
Защищаться от нападений критики для писателей — занятие малопроизводительное, дело муторное, спорить же с ней, что препираться со сварливой тещей, ибо по мудрому речению Пушкина критика современников «—слепая и близорукая старуха....
По меткому слову Фадеева, наша критика «кишит молодыми развязными людьми», составляющими при своей неисчислимости и безответственности немалое бедствие для молодой советской литературы...
Будучи человеком терпеливым и выносливым, я до сей поры еще ни одним словом не заикнулся, что нехорошо приписывать мне стихи, которых я никогда не писал, выкладывая их на судейский стол нашей критики, как «вещественные доказательства», что не совсем благовидно перевирать и переиначивать хотя бы незаметно, под маркой опечатки, цитаты для подтверждения навязчивой идеи о моем неприятии революции, что малоразумно любовную лирику расценивать на граммы политической символики, за немудреным плетнем неудавшейся домашности разыскивая злостного политического пессимиста, что нельзя, дико в одной и той же газете защищать от предвзятости критики автора, написавшего «на глаз читателя замечательный роман», а спустя время в той же газете за той же подписью обвинять автора того же романа в том, что он... шуан, притаивший у сердца белые королевские лилии, что... что... а впрочем, всего этого достаточно, чтобы гужи у телеги лопнули...
... мне хочется указать на трогательное единодушие в оценке моего творчества критика-марксиста Бескина и, увы, очень многих с ним — с зарубежным белогвардейским злопыхателем Ходасевичем, у которого обвинения идут еще дальше, еще толще, тот уж прямо указывает перстом, что если бы я не появился в свое время в литературе, то уж непременно бы выскочил в... охранке!..
Как может критик-марксист, поучающий еще других критиков-марксистов марксизму, не указывая точно материала, который имеет в виду в определении понятия русского стиля, совсем не являющегося приемом, а прежде всего, перво-наперво огромной культурой огромной страны, как может столь размашисто, так таровато списывать эту культуру с приходного листа революции?!..
Советской критике раз навсегда необходимо установить точные разграничения в этом вопросе (о подходе к русскому стилю), в противном случае, русскaя революция с легкой руки Бескиных останется... без русского искусства...
Октябрьская революция есть первый этап международной социальной революции, и тем не нее Октябрьская революции все же русская, а не французская и не английская... Словом, скадем так: завтра произойдет мировая революция, капиталистический мир и национальные перегородки рухнут, но русское искусство останется, ибо не может исчезнуть то, чем мы по справедливо пред миром гордились и будем, любя революцию, страстно верить, что еще... будем, будем гордиться!»
Время смело гонителей таланта Сергея Клычкова с литературного и политического горизонта. А солнце его поэзии взошло. И будет сиять вечно.
А. КУМАНИЧКИН
г. Талдом. |
