Сознание бессильно соединить воедино отрывочные воспоминания и придать им стройность. Многого в силу малого возраста я не могла понять, а, следовательно, и запомнить.
Мои родители перебрались из Крыма в Москву в начале двадцатых годов. Жили в общежитии писателей в Доме Герцена на Тверском бульваре. Там же жил Осип Мандельштам, Артем Веселый, Свирский, старый писатель Потапенко. Там, в Доме Герцена, в 1923 году я и родилась.
Крестили по старинке — в доме кумы, большой почитательницы поэзии Евгении Карасевой. (Родители кумы дружили с Пришвиным и именно он познакомил их и с Клычковым, и с Клюевым. Они бывали у Карасевых и читали стихи). На крестинах было много народу. Молодой тогда Леонид Леонов с женой, Соколов-Микитов, кто-то из родни Луначарских, Николая Александровича Семашко, Вера Фигнер.
В 1925 году овдовела моя бабушка по матери Клавдия Степановна Монахова, и мы перебрались к ней жить. У бабушки был дом и чайная торговля. Ее не выслали только благодаря охранной грамоте, которую выхлопотал мой отец Сергей Антонович Клычков.
Вспоминается, как я болела корью, а отец очень переживал, поил меня из ложечки, занавешивал окна красными шторами, как просил врача помочь. Врач сказал, что через два дня
будет кризис, и тогда все решится. ,
Детская память удерживает детали, на которые взрослые не обратили бы внимания. Однажды к нам в окно влетел галчонок. Он долго жил у нас. Любимое .место у него было — на плече у отца. Поговаривали: плохая примета, когда птица влетает в дом. Вряд ли галчонок тому виною, но мои родители вскоре разошлись.
Бабушка была очень религиозной, соблюдала все обряды, часто водила меня в церковь, что в Филях. А однажды и отец взял меня в церковь, показывал иконы.
На обратном шути, когда мы переправлялись на пароме через Москву-реку (церковь находилась на другом берегу), угораздило меня потерять сандалик с ног. Папа по этому поводу очень развеселился, а мама учинила скандал.
Бабушкин дом был большой, из светлых комнат, стоял на горе. Из окна открывалась красивая панорама, прямая дорога и насыпь, летом усыпанная цветами. Я любила сидеть у окна вместе с большой черной собакой и смотреть на дорогу. Завидев отца, мы бросались его встречать.
После развода родителей с 1930 года я каждое лето проводила в новой семье отца у Варвары Николаевны Горбачевой.
У ее родных была дача в Лесном городке (по Киевской железной дороге). Жизнь на даче оставила приятные воспоминания о приволье, о близости к природе. Весело было в сенокос. Папа очень любил косить и делал это мастерски. Сено убирали на сеновал, и там я ночевала. Запомнилось, как мы собирали яблоки в саду, как потом во всем доме чудно пахло антоновкой.
Запомнились вечерние прогулки с отцом на речку, когда из соседней деревни Бородки слышалось пение, переборы гармошки. Отец часто работал в саду, копал лопатой землю на огороде. Поздно вечером часто брал меня с собой гулять по саду, отпугивая деревенских мальчишек, которые лазили за яблоками. Но при этом он неприменно обращал мое внимание на то, какой призрачный, таинственный свет проливает на сад луна. Надо сказать, что месячный свет пронизывает почти все стихотворные строки отца. Вспоминая свою родину — деревню Дубровки, он написал:
Там над садом луна величавая,
Низко свесившись, смотрится в пруд,
Где бубенчики желтые плавают
И в осоке русалки живут...
Пока не родился в новой семье отца сын Егорушка, Варвара Николаевна уделяла мне много внимания. Читала французские сказки и тут же переводила с французского на русский. Она хотела приучить меня к знанию языка. (Впоследствии я долгие годы работала переводчицей в Интуристе). Но что началось, когда родился мои брат! Кормили и купали только по часам, кипятили, гладили белье, измеряли температуру роды, не спускали с него глаз. Тут уж я отошла на второй план. Все внимание — ему.
Внешность отца помню отчетливо. Он был очень высокий, с черными густыми волосами,
чуть-чуть волнистыми. Лицо умное, одухотворенное, и синие-синие глаза.
В свое время Анна Ахматова сказала о Сергее Клычкове: «Помню его студентом. Никого красивее не видела». Писатель-переводчик Н. М. Любимов записал в своих воспоминаниях: «У Клычкова было все особенное, все самобытное... Когда он шел по улице, на нем нельзя было не остановить взгляда. Все лицо озарено изнутри. В гоpделивой посадке головы, изяществе движений что-то почти барственное. В больших синих глазах-очах читается судьба русского таланта, всегда за кого-то страдающего».
Но к середине тридцатых годов, когда Сергею Клычкову запретили издавать свои оригинальные произведения, когда повсюду была атмосфера бесправия и беззакония, видя гибель друзей, отец сильно изменился во внешности. Современница его Н. М. Ганина, помнившая его молодым, красивым парнем, была потрясена жуткой переменой произошедшей в нем: «Разбросанный, растерянный, он выглядел значительно старше своих лет...» — пишет она.
Да, именно таким остался в памяти моей Сергей Антонович в последние годы. Все реже смеялся лукавый прищур его глаз. Осунувшееся лицо, мелкая сеть морщин, огромная печаль в глазах. Вторая жена Сергея Антоновича Варвара Николаевна обращала мое Внимание: «Женя, посмотри, какие синие у папы глаза, какие печальные...»
На дачу не раз приезжал Николай Алексеевич Клюев: в суконной поддевке, с бородкой и с большим крестом на груди. Помню его и отца под березами возле дачи. Меня удивляло, что Клюев молился на каждый угол в доме, а углы-то были пустые, икон не было.
В отдельной квартире Сергей Антонович жил с Варварой Николаевной и сыном в писательском доме в Нащекинском переулке (ул. Фурманова. К сожалению, дом не сохранился). Напротив жила семья Виктора Ардова, на четвертом этаже — Осип Мандельштам.
С супругой Ардова Ниной Антоновной Ольшевской дружила Анна Ахматова и часто останавливалась в их доме. В эти дни она навещала семью Мандельштамов, заходила к отцу. На меня Анна Ахматова производила впечатление сказочной феи. Высокая, статная, в длинном платье с яркой шалью на плечах, очень необычная, красивая. В мою детскую память она врезалась очень прочно. Сын Анны Ахматовой Лев Гумилев, бывая в Москве, останавливался у Мандельштамов или у нас. Говорили недавно с ним по телефону и вспоминали те далекие годы. Он сказал, что очень тепло вспоминает Сергея Антоновича Клычкова и Варвару Николаевну Горбачеву.
Запомнился мне очень красивый молодой человек с вьющейся шевелюрой, с медным отливом волос — поэт Павел Васильев. Я в него была по-детски влюблена. Часто я заглядывала к отцу в кабинет, когда там был Павел Васильев. Однажды папа сказал: — Смотри, Пашка, Женька опять на тебя уставилась.
В последние годы жизни отца Павел Васильев отошел от него, мотивируя свой отход принципиальной разницей во взглядах на содержание творчества современного художника. На вечере в редакции «Нового мира» он резко высказался против Сергея Антоновича: «Если не докажешь, что ты с революцией, тогда не называй меня своей надеждой, и нам с тобой не по дороге, тогда иди к Клюеву к его лампаде».
Теплые отношения у моего отца были с Осипом Мандельштамом. Очевидно, какой-то общий духовный стержень позволял им быть друзьями. Осипа Мандельштама я встречала на улице. Он мне казался больным и несчастным стариком. Это было, очевидно, после его первой ссылки. Жена его, Надежда Мандельштам, в своих воспоминаниях пишет: «После ареста Клычкова люди в Москве стали как-то мельче и менее выразительны».
Арестовали отца 31 июля 1937 года на даче в Лесном городке. Я спала на сеновале. Меня разбудили, чтобы попрощаться с ним. Обыск производили всю ночь, переворошили всю дачу. Когда я выбежала за калитку, то увидела отца, сидящего на обочине дороги с опущенной головой. Я тогда не понимала, что вижу его в последний раз.
Впоследствии, когда мы, выстояв очередь в отделе справок в доме № 24 на Кузнецком мосту, пытались что-либо узнать о его судьбе, получали один и тот же ответ: «Осужден на десять лет без права переписки».
На мой последний запрос в июле прошлого года в Военную коллегию Верховного суда СССР было сообщено, что отец арестован по ложному обвинению в том, что он, якобы, был членом организации «Трудовая крестьянская партия», имел связь с Л. Каменевым. 8 октября приговорен к расстрелу. Приговоры исполнялись немедленно. Места захоронения осужденных не фиксировались.
Так погиб мой отец. Как миллионы других, репрессированных сталинским режимом.
Сейчас наступило иное время. Переиздаются книги отца, уничтоженные в 1937 году. Потомки могут услышать его голос, голос прекрасного певучего поэта, доброго ко всему живому на земле.
Е. КЛЫЧКОВА, дочь писателя.
г. Москва. |
