И все же приходит черед, когда и время останавливается. И ты все равно остановишься и задумаешься, куда бы ни спешил и сколько бы у тебя ни было дел невпроворот.
«Талдомский РОНО, райком профсоюза работников просвещения с прискорбием извещают о скоропостижной смерти бывшей учительницы, директора Станковской восьмилетней школы Румянцевой Антонины Николаевны, последовавшей 5 апреля 1973 года, на 68-м году жизни...».
Юра успел из оренбургского Энергетика в талдомское Ермолино. В спецсамолете. На пассажирском самолете. В такси. Мне сказали: звонил Румянцев — не застал. Но я и так уже все знал. И спешил к дому, заглянуть в который в последнее время все как-то было некогда. Хотя и жил он цепкой памятью во мне со со времен школьной и студенческой дружбы с Юрой. И теперь я старался представить себе этот дом без Антонины Николаевны.
Дом Румянцевых стоит рядом с сельсоветом, на околице Ермолина, которая сегодня выходит почти что на парад новейшего школьного комплекса. Василий Иванович, хозяин, говорит, что дом поставлен в 53-м году. А до этого они жили в Станках, при школе, где работала Антонина Николаевна. Дом в Ермолине — высокий и просторный.
Помню, с первого раза никак не мог я в нем разобраться: такой уж он особенной планировки. То, что фасадом на улицу, внутри оказывается «боком», и в этом «боку» — кухня; зато гостиная, через бревенчатую стену, глядит, напротив, не в улицу, а в глубину сада. С непривычки в доме легко затеряться: двери — насквозь, из комнаты в комнату; к тому же из жилья два выхода в коридор, так что вы можете пройти весь дом по кругу в одном направлении и, наоборот,— в другом. Может, для хозяйственного удобства так именно и надо, судить не могу.
Это, однако, просто внешнее впечатление. А главное, что любому в глаза бросается, — здесь очень много книг и журналов еще с тех, пятидесятых годов. И эти книги и журналы отнюдь никогда не были мебельным гарнитуром — как сейчас «стенки», где печатная продукция вперемежку с горшками, камнями, ювелиром... Книги здесь предназначались для своей прямой цели, и все исправно прочитывалось.
А в простенке, над письменным столом — я отчетливо его вижу — большой стародавний барометр. Всегда так и хочется его спросить: ну, как сегодня погода?
И еще: в доме очень много цветов, редких растений. Помню с юности: кадка с лимонным деревом. А когда ты сходишь с террасы, обвитой наглухо, вроде, диким виноградом, то у стены дома видишь, как прирыт и впрямь настоящий виноград. Еще в 56-м году Василий Иванович завез «подмосковный черный», и сколько лет он уже родит. А дальше... дальше можно совершить целое путешествие по саду и столько открытий сделать для себя…
С тех пор, как поставлен, так и известен во всей ермолинской округе этот дом — дом сельской учительницы со всеми ее обязательными заботами о деревенских ребятишках, и первого, еще земского, агронома с его вечным радением о земле. Дом всегда был открыт для деревни и, если хотите, он служил для односельчан своеобразным культурным, ученым центром.
И здесь мне хочется сделать одну существенную пометку «на полях». Пока мы с вами ведем рассуждения о том, где лучше жить: на селе или в городе, где благоприятнее развиваться нашим наклонностям и одаренностям, дом Румянцевых дает готовую истину. Лучше всего — на своем месте. Прежде всего — быть умным, трудолюбивым человеком, а эти качества нигде не завянут. И куда больше истинной интеллектуальности, безо всякого провинциализма, я обнаруживаю в этом доме, чем в заполученных околостоличных квартирах наших районных мигрантов!
Дом Румянцевых числился на троих, но в действительности он постоянно был густо населен. Сюда приходили, приезжали, здесь гостили, жили родные, знакомые. И все включались в общие дружные интересы, а надо, и в работу.
К этой необыкновенной атмосфере приобщился через Юру и я. Только поначалу неизвестно было мне, что по перводокументам мой друг Юрий — вовсе не Васильевич, а Владимирович. Когда же услышал об этом вскользь, мне неудобно было расспрашивать подробности.
И вот снова раскрыт дом настежь.
Вполголоса обрывки фраз в коридоре. «Антонина Николаевна все говорила: нет больше счастья, чем умереть в одночасье... Так и получилось... Накануне допоздна сидела, читала. Хоккей в полночь собиралась посмотреть. Вышла — упала и...» «Да, до последней минуты жизнерадостная была...».
В прощальной тишине я слышал про себя ее громкий, решительный голос — это при ее жизни. Я видел ее именно живую, большую, прямо обращенную к тебе. И вновь я чувствовал ее непременную прямоту, которая кажется немного резкой, но которая всегда справедлива и ясна... Теперь — только память.
А где же Василий Иванович? Почему его не видать? Объясняют: ему совсем плохо, вызвали врача... Проститься с Антониной Николаевной можно только дома...
Юра, вижу, держится. Он курит, хоть, кажется, бросал курить...
Последний путь — к Станкам, к Егорью-Хотче. Много народу. И одного в процессии хорошо запомнил: молодой крепкий парень, идет рядом, волнуется. «Дайте я понесу... Я учился у Антонины Николаевны... Чудил малость... Пусть простит... Хороший она человек!».
В тот печальный день об Антонине Николаевне было сказано много самого осветляющего. И тогда, кажется, передо мной в полной мере раскрылось, кем она была.
Конечно, прежде всего учительницей. Родом из Нагорья, Антонина Николаевна к приезду Василия Ивановича в наш район работала в Большом Семеновском. А когда они стали мужем и женой — это было в 1927 году — ей пришлось вместе с участковым агрономом разделять его дороги. Где останавливался муж, там учительствовала и она: Артемьево, Горки, Маклаково. Лишь с 38-го года обосновались недолго в Станках. Здесь Антонина Николаевна и директором школы была, и преподавателем биологии, химии и математики.
О ней как об учительнице лучше рассказать тем, кто по праву давней дружбы называл ее запросто Тошей — тоже учительницам Анне Ивановне Кировой, Клавдии Алексеевне Мильчинской, Павле Михайловне Петуховой… И тем, кто учился у нее и сам потом стал учителем, например, Фаине Андреевне Соколовой.
Но не только об учительнице сегодня идет речь. Все согласно кивают головами, когда слово берет человек в военной форме: - Вы, знаете, товарищи,
что военнослужащих отпускают на похороны только в случае смерти самых близких родственников. Так вот; командование точно понимает, что Антонина Николаевна была для меня почти что матерью...
Это говорит Геннадий Титовец, ее племянник. Антонина Николаевна всячески помогала семье своей сестры, когда у нее погиб муж и она осталась
с четырьмя детьми.
А Юра? Мой давний товарищ Юрий Васильевич Румянцев, как я привык его величать? В первый раз мне рассказывают о нем все как есть:
— Он тоже племянник Антонины Николаевны. Его отец, Владимир Николаевич, погиб на войне. А мать была школьной работницей, стирала и тут же
умерла, в тридцать лет. Это после войны сразу было, Тогда Юру семья Румянцевх и усыновила... Антонина Николаевна все каялась, что не удочерили и
сестренку Юры Тамару. Но помогать ей очень много помогали... Сельскохозяйственный институт окончила...
Их сегодня здесь много, кого поддерживал, растил добрый дом Румянцевых.
Юра показывает на свою двоюродную сестру Нину — она из Кирова...
Слышу: а Валентину, свою младшую сестру, Антонина Николаевна, считай, на свои средства учила. Сельскую школу закончила, потом десятилетку в Талдоме, способная была, в Московский текстильный институт пошла... Сейчас в Барнауле работает...
Признаться, немного опасаясь спутать родственников и их имена — список приличный, и выкладывается враз. Мне довольно, в сущности, и одного примера, как вырастили того же Юру, В этом доме учили и разуму, и добру, И исправному крестьянскому труду, который вдруг прорвется у Юры с косой на лугу, с вилами на стогу. Так и видно; весь от земли...
С Юрой не прощаемся — в Ермолине еще увидимся. Он попросил телеграммой отпуск, пока не будет лучше Василию Ивановичу.
Снимок, который сегодня воспроизводится в «Заре", был сделан тогда же, в 1973 году, в начале довольно прохладного мая. По той погоде, не в сравнение с нынешней парящей весной, да еще потому, что еще не совсем оправился после неожиданного удара Василий Иванович, он вышел в свой сад в зимней шапке. С тех пор я и берег этот снимок, и не без цели. Вот соберусь, думаю, и расскажу-ка всем о доме Румянцевых.
Да только опять одно и то же: все недосуг за другими, более срочными делами. Не раз, и не два мои дороги проходили мимо Ермолина. А заглянуть в дом Румянцевых или совсем некогда было, а если и забегал — что и не был.
Наконец, совесть одолела. Решил я не спеша посидеть у окон в сад, поспрашивать Василия Ивановича о его жизни, о том, как агрономом стал.
Что Василий Иванович двадцать лет в машинно-тракторной станции в Ермолино проработал, главным агрономом этой МТС был, это-то я знал. И то, как знал: когда мы с Юрой учились в десятом классе, Василий Иванович как раз в том 56-м году вышел на пенсию. Хотя, правда, в колхозы еще выезжал.
А про давние времена мне совсем ничего не было известно. Знакомые, однако, говорили, мол, его, пожалуй, теперь единственный человек, который в свое время у нас в районе самым первым агрономом был. И добавляли авторитетно; земский агроном.
Правда ли, Василий Иванович?
— Сейчас, минуточку... найду. — И он роется в многочисленных бумажках, веером на столе, под барометром, — Вот...

В. CABATЕЕB.