Впервые я познакомился с Клычковым в 1908 году на внутренней галерее филологического факультета Московского университета. Мы сблизились на почве литературных интересов. Яркой внешностью и щедрой душевностью Сергей привлекал к себе и чаровал. Он был тогда светел и радостен. Он был единственным в своем роде.
Мы были оба первокурсниками, но я был старше. Как бывшим реалистам нам предстояло сдать экзамен по греческому языку за курс гимназии...
Он много рассказывал о себе: как по милости Модеста Ильича Чайковского поступил в реальное училище Фидлера, как на средства Чайковского ездил в Италию и по дороге, в Австрии, попал в австрийскую крепость. Тогда же я узнал о деревне Дубровки близ Талдома, о славной реке Дубне...».
(Из воспоминаний литературоведа Петра Алексеевича Журова, опубликованных в журнале «Русская литература» за 1973 год)-
Дорогой сердечный друг, милый мой Петька!
Славный мой Жур!
Как же был я рад твоему письму! Ведь столько времени не писать, не перемолвить ни слова, я же твоего адреса не знал стыдно, стыдно, что ни говори! Ты спрашиваешь, что со мной! Хорошо, мой милый, ох, как мне теперь хорошо! Тянет меня канатом к работе каждый день, пусть ничего не выходит, пусть, пусть, пусть - верю, что выйдет, что вот-вот я найду то, что душа давно ищет, а пока не находит, — пока не нашла, не умрет! Старая история, милый друг! Канителюсь со своей хроникой1, который раз начинаю опять сначала, стихи же почти совсем не пишу, - так, написал за все время штук десять, которые послать никуда не удосужился. Хочется мне, милый друг, написать свою прозу так, чтобы от нее не оторваться, чтобы все было по-иному, не как теперь пишут. Материалу у меня много, выдумывать мне незачем — но это-то, мил друг, и труднее. Выдумывать, оказывается, в сущности, не штука — штука вся в том .чтобы полюбить, что видел, что пережил. Так, мне думается, наши старички делывали. Без тоскливой словесной драки и скучных споров о реализме, мистицизме, символизме — изме-изме..., любя жизнь, как любит птица свое гнездо, у которого только и поет! В наше же время, если какой писатель и любит жизнь, так уж непременно с высоты какого-либо умозрения. «Мы,— пишет небоскреб акмеизма, — все мы немного лесные звери». И не замечает того свинья, что просто все очень даже много дураки!!! Жалко мне, что Городецкий спутался с их дикой компанией. Все они очень культурные люди — но вот, мой друг, пример еще того, что и культура, изощренная, иногда куда хуже открытого варварства. Господи помилуй, недавно я узнал, что и Клюев там, куда этого-то нелегкая несет? Я счастлив, что я до сих пор в стороне от этой литературной возни и маскарада культурных зверей. Бог с ней, с известностью, если она а зависимости от этого пройдет мимо моего окошка. Черт с ней!
Напиши мне толком, когда ты будешь один, когда Лапа уедет, тогда я приеду в Питер — у меня затруднения главным образом в квартире, напиши еще адрес Тани, которую мне тоже хочется навестить: мы с Митькой2 было пошли по адресу, который ему Родион дал, да никакой Тани по нему не открылось, чему оба немало тогда дивились.
Твой Сергей.
1 января 1917 г.
Дорогой мой незабвенный друг!
Милый добрый Жур!
Прости меня за такое долгое молчание, за то, что не отозвался на твой голос, причиной была — пустыня души, которая у меня как-то съежилась, завяла с первого дня этой войны. Первый выстрел будто разбудил, ошеломил, накинулся на меня, как вор на дороге жизни, и сделал меня из богача нищим. Чувство какой-то роковой странной душевной опустошенности не покидает меня по сие время. Первое время я так мучился ею, так болел, а теперь словно легче, но уже не могу назвать себя живым человеком и часто щиплю себя, чтобы убедиться, что я еще де факто существую. Конечно, рано или поздно это должно было, очевидно, случиться. Боязливо озираясь теперь на свою безвозвратную юность, я многое не понимаю сам в ней, не понимаю теперь бывшей душевной легкости, беспечности сердечной, не слышу аромата лучших цветов из ее прекрасного венка. Может это только так, временно? Милый друг, я понимаю, что все с начала до конца было ошибкой, самообольщением, невольным обманом самого себя перед строгим и бесстрастным лицом жизни, уходом от реальной правды, но если вернуть реки вспять, я не хотел бы иного! Ради волшебной дороги от Городца до озера я не поменял бы более блестящую судьбу, более осмысленную полезную жизнь. Неужели, дорогой мой, мы еще встретимся, чтоб крепко поцеловаться и уже стариками, на закате юности, отдаться вместе вольному ветру души, чтобы стряхнуть с головы черный пепел этих кровавых лет? Прощай, мой дорогой, поклонись супруге, поцелуй ручку у Тани, а обо мне помолись Богу, который, кажется, теперь отвернулся от земли и забыл о ее существовании.
Целую тебя несчетно раз.
Мой адрес: Дейст. Арм. 4-й Осадный Артиллерийский полк, 29 батарея.
Сережа.
1 «Хроника» — повесть о старой деревне. Он называл мне некоторые эпизоды: деревенский сход, выборы попа.
2 Поэт Д. Н. Семеновский (1894—1960 гг.).
Я не люблю бесчинства и попойки,
Но вот когда нависнет чад
В разбухшем сердце,— словно с новой стройки,
Вдруг торопливо застучат...
...Совсем смешается и пропадет в дурмане
Сосед и папиросный дым,
И образ юности моей предстанет —
Рассвет со взором голубым!..
Когда-то грезилось под этим взглядом,
Совсем мечталось об ином, —
И лучше бы стакан наполнить ядом
Иль яд переболтать с вином...
Но, до крови лишь закусивши губы,
Сам для себя лихой палач,
Я с руганью, забористой и грубой,
Солью неразличимый плач.
День и ночь златой печатью
Навсегда закреплены,
Знаком роста и зачатья
Кругом солнца и луны!
День смешал цветок с мозолью,
Тень морщин с улыбкой губ —
И, смешавши радость с болью,
Он и радостен и груб!..
Одинаково на солнце
Зреют нивы у реки,
И на пальцах заусенцы
От лопаты и кирки!..
Расточивши к каждой хате
Жар и трепет трудовой,
Грузно солнце на закате
Поникает головой!..
Счастлив я, в труде, в терпенье
Провожая каждый день,
Возвестить неслышным пеньем
Прародительницы тень!..
К свежесметанному стогу
Прислонившися спиной,
Задремать с улыбкой строгой
Под высокою луной...
Под ее склоненной тенью,
В свете чуть открытых глаз,
Встретить праздник сокровенья
И зачатья тихий час!..
Чтоб наутро встать и снова
Выйти в лоно целины,
Помешав зерно и слово —
Славу солнца и луны! |
