У нее ордена и за бой, и за труд...
Арест отца, колхозного бригадира, навсегда врезался в память Марии Михайловны Молчановой. Его забрали как врага народа в 1934 году. Она вместе со старшими детьми видела, как билась в плаче мать, кричала: «За что его? Он не виноват, отпустите!» и прижимала к себе младшую двухлетнюю дочку. Всего же у неё на руках оставалось шестеро детей. Маша смотрела, как чужие люди уводили со двора всю скотину, выносили из подпола картошку. Оставили только на семена. Тогда она ещё не знала, что им всем предстоит пережить...
Мало того, что семья потеряла кормильца, так и мать и 13-ти летнего брата «вычистили», как тогда выражались, из колхоза. А мать была великая труженица и зарабатывала в год по 500 трудодней. Но теперь она стала женой врага народа, такие не должны были работать в колхозе.
Не пережили горя родители отца, жившие вместе с сыном, и умерли один за другим. Вся надежда была на старшую сестру Маши Антонину. Она умела шить детские башмачки и пинетки. Ездила продавать их в Москву. Однажды, возвращаясь из Москвы домой в весеннюю распутицу, сильно вымокла и простудилась, а потом заболела менингитом и умерла в 18 лет. Вот тогда-то в трудолюбивой и благополучной до этих несчастий семье узнали, что такое голод.
— Я училась, — рассказывает Мария Михайловна, — очень хорошо, но в четвертом классе у меня начались голодные обмороки. Я не могла сидеть на уроках, когда из портфелей моих подружек невероятно вкусно пахло хлебом. Но попросить у них кусочек я не осмеливалась. А однажды учительница обидела меня, потому что я не смогла ответить урок. От обиды я убежала из школы и навсегда осталась со своими четырьмя классами, хотя мне очень хотелось учиться.
Пришлось в одиннадцать лет заняться совсем другим — ходить с сестрой по деревням и просить милостыню. Кто картошину подаст, кто свёклину, всему были рады. Народ тогда жил небогато. Но милостыни на всю семью не хватало. Младшей сестренке нужны были молоко, каша, а у нас корову отобрали. Она громко плакала, хотела есть.
Однажды, уложив нас спать, а спали мы вповалку на соломе, мать взяла веревку и отправилась во двор. Она едва успела накинуть себе петлю на шею, как, заподозрив неладное, вскочил старший брат Коля, кинулся за ней. Привёл ее домой, показал на нас:
— А с этими-то что бы было?
Наша мама опомнилась, стала нас обнимать и плакать. (Больше она не пыталась уйти из жизни и прожила долгий век.) Нас же ждало ещё одно испытание: в доме лопнула матица, обвалилась крыша...
Но были и радостные дни в нашей нищенской жизни. В один из праздников мы с сестрой отправились на родину отца в деревню Волдынь просить хлеба. Отца там хорошо знали и уважали, поэтому нам надавали целую корзину ватрушек. Вот уж когда мы наелись! Я подпрыгивала от радости.
Глядя на нашу худобу, соседи по деревне стали поговаривать, что Симоновы (такая фамилия была у меня в девичестве) скоро все перемрут, надо бы их вернуть в колхоз. Я совсем ослабела. Мама возила меня к врачу. Врач никакой болезни не нашел и укоризненно попенял матери: «Кормить девочку надо?» Если бы было чем, разве бы она не накормила? Чтобы спасти от смерти, она отдала меня в няньки. А потом маму снова приняли в колхоз.
В 1935 году вернулся отец. Он был совсем больной, опухший: надорвался на строительстве Беломорканала. Устроился надомником в Зятьковскую башмачную артель, шил на дому мужские ботинки на резиновой подошве, мы с братом Колей помогали ее пришивать. У нас хорошо получалось. (Отец меня из нянек забрал домой.) Жизнь в доме потихоньку стала налаживаться. Но в 1937 году за отцом снова пришли люди в форме, Он посмотрел на нас и с горечью сказал:
— Теперь мне с вами больше не увидеться. Прощайте!
Так и вышло. У отца была знаменитая 58-я статья и десять лет «без права переписки». Он сгинул в сталинском ГУЛаге где-то за Уралом...
Впереди нас ждало ещё одно испытание — война. В то время я работала в колхозе счетоводом. Осенью 1941-го вместе с ровесниками рыла окопы и валила лес у деревни Иваньково, а в 1942-м, когда объявили комсомольский призыв, добровольцем ушла на войну. Служить довелось во второй дивизии противовоздушной обороны, в 14-м прожекторном полку. Полк дислоцировался между Клином и Солнечногорском. Сначала бегала с катушкой проводов на спине, тянула связь. Потом меня оставили на «точке», обучили работе с прожектором. Нам нужна была взаимозаменяемость, и я могла выполнять обязанности первого и второго номеров. Надо было брать в перекрестие лучей вражеские самолеты, чтобы наши истребители увидели их и сбили. По команде командира мы должны были поставить штангу на «лире» по углу местности и по азимуту, чтобы луч попадал точно во вражеский самолёт. Многим немецким лётчикам наши «ястребки» не дали долететь до Москвы. Прожектора сильно досаждали немцам, и их истребители обстреливали нас с воздуха. Нужно было быстро гасить прожектор, чтобы фашисты в нас не попадали. Иногда мы делали световую завесу и направляли все прожектора в зенит. За ночь сильно уставали, рука с трудом поворачивала штангу. А днём надо было вести наблюдение за вражескими самолётами. Мы определяли курс, марку и сообщали по телефону командиру.
...Прослужила я четыре года. Всё это время мы жили в землянках. Спать приходилось урывками, в шинелях, нас часто поднимали по тревоге.
Мне довелось встретить 9 Мая в Москве, на Красной площади. Нам дали задание освещать прожекторами небо над Кремлем. Был незабываемый салют Победы, люди обнимались и радовались, как дети. А потом, уже 24 июня 1945 года, я участвовала в параде Победы. Нас заранее послали на завод «Динамо», где наши прожектора выкрасили во все цвета радуги. Мы научились по команде рисовать лучами прожекторов узоры в небе над площадью, создавать сияющий всеми красками ореол над Кремлём. Мой цвет был жёлто-золотистый. Мы гордились тем, что наши воины шли по Красной площади и бросали немецкие знамёна к подножию Мавзолея.
Тяжело пришлось на войне и моему брату Николаю. Он был радиотелеграфистом. Выходя из окружения под Харьковом, спас радиостанцию, был награждён орденом Красной Звезды. Дошёл до Праги. В мирное время работал прорабом в автодоре, строил в районе дороги.
Демобилизовалась я в июле 1945 года. Пришла в родительский дом, Мама встретила, обняла и заплакала от радости. Было жарко, хотелось снять гимнастёрку, надеть платье, но оказалось, что все мои довоенные обновки доносили младшие сестры, мне остались только старые валенки.
Надо было начинать новую жизнь и работать, работать... Устроилась учетчицей на МТС в Квашенках, но жила в Утенино. Только отчеты приходилось возить в Квашенки, ездила верхом на лошади...
Мария сумела найти себе мужа, несмотря на то; что почти все сверстники погибли на войне и «по селам лютовала безжениховая пора». Понравилась она, независимая деловая красавица, фронтовику Дмитрию Молчанову. Только вернулся он с войны инвалидом. От правой ноги осталось совсем коротенькая культя. Ходил, правда, без костылей и без палочки, на протезе, который держался на ремнях. Научился садиться на лошадь верхом. Но случалось, что ремни лопались, и тогда Дмитрий становился беспомощным, не мог добраться домой. Он кричал, напрягая голос, «Маруся-a». Она знала, что надо запрягать лошадь и выручать мужа. Прожили супруги Молчановы вместе 47 лет, вырастили четверых детей. И все годы много работали: Дмитрий — слесарем в мастерской в деревне Юдино, она — учетчицей, а с 1962 года — бригадиром в совхозе «Талдом».
— Замуж я вышла в деревню Гусенки, — продолжила моя собеседница. — Жили мы вместе с родителями мужа. Они и моя мама присматривали за ребятишками, иначе мне бы их не поднять. Моя обязанность была только обшивать семью. На остальное времени не хватало. Я с четырех утра выходила в поле и возвращалась затемно. Ходила пешком, иногда по 20 километров. Легка я на ногу была. Однажды остановил меня на дороге директор совхоза Иван Андреевич Щербаков и говорит:
— Ну ты и бегаешь, Машенька, без машины не догнать.
— А как же иначе, — говорю ему, — надо проверить, сколько скосили, измерить, сколько заскирдовали, на ферму надо успеть и к пастухам...
Молоко в Талдом было тяжело отправлять. У Дубны перегружали фляги на лодку, потом снова на машину. Вот только в это время и успеешь полюбоваться на воду, на белые лилии в реке, а в другое время и взглянуть на них некогда.
— Мария Михайловна, бывалые трактористы рассказывают, что побаивались Вас как бригадира. Уж очень строго Вы требовали качества пахоты: чтобы ни одной непропаханной «балалайки» или клочка земли не было.
— Жалела я землю. Меня этому голод в детстве научил. Земля ведь хлеб родит...
— В архиве районной газеты сохранились номера, где писали о вашей комплексной бригаде, где публиковались сводки урожайности. У вас в Гусёнках собирали урожаи, как на черноземе: по 50 центнеров пшеницы с гектара, по 40 — ячменя, по 30 тонн картофеля и по и 700 центнеров куузика. Коровы давали по 4 тысячи литров молока в год. Я приезжала на Гусенковскую ферму в семидесятые годы, помню, каким душистым клевером вы кормили коров, и силос был с запахом яблок. Недаром Вы получили такие высокие награды.
— Да, есть у меня орден Трудового Красного Знамени и орден Ленина. А вот это — орден Отечественной войны. Так что моя солдатская служба и бригадирская работа отмечены государством.
— Это хорошо. Не так много в нашем районе людей, удостоенных таких высоких наград.
— В те годы, когда работала, государство заботилось о земле, о сельском хозяйстве. Директор у нас был крепкий — Иван Андреевич Щербаков. Сейчас на селе работать очень тяжело. Правительство не помогает, считает, что акционерные общества, которые появились вместо совхозов, сами себя прокормят, а они разоряются.
Невозможно без слёз смотреть на поля, где выращивали хлеб — они заросли бурьяном. Слушаю по телевизору речи министров и депутатов, все надеюсь услышать, что правительство повернется лицом к крестьянину. Мы за нашу землю воевали, мы ее пестовали. Наступит ли время, когда о земле вспомнят там, наверху?
Л.СОБОЛЕВА
(Наш корр.) |
| Категория: Люди нашего края | Добавил: alaz (29.07.2012)
|
| Просмотров: 476
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
