10 февраля исполняется 60 лет со дня первой забастовки рабочих фарфорового завода в Вербилках.
После «Кровавого воскресенья» по всей России свирепствовал небывалый террор. Однако фарфористы смело выступили против произвола лакеев фабриканта Кузнецова.
Ниже мы публикуем отрывок из книги писателя Юрия Андреевича Арбата «Фарфоровый городок», рассказывающий о событиях тех далеких дней в Вербилках.
Рабочие Вербилковского фарфорового завода впервые забастовали 10 февраля 1905 года.
Это не было стихийным взрывом. Сразу же после «Кровавого воскресенья» Часовиков, Воскресенский, Березин и другие революционно настроенные рабочие стали готовиться к забастовке. Задача эта осложнялась тем, что наряду с кадровыми рабочими, постоянно жившими в Вербилках, на заводе было много крестьян из ближних и дальних деревень, приходивших в Вербилки подработать в помощь своему крестьянскому хозяйству. С ними толковать оказалось труднее. Но точильщики и живописцы все же сумели убедить многих из них в необходимости забастовки. В самом начале февраля, после конспиративного собрания руководителей в бане, группа рабочих — Часовиков, Воронцов, Березин, Папушин, Воробьев — отправилась к так называемому «длинному» мосту за больницей и там встретилась с сезонниками. Уговорились начать забастовку в 10 часов утра 10 февраля. Почин положить должны были живописцы.
Как сообщал московский губернатор в донесении департаменту полиции, «рабочие живописного отделения фабрики товарищества М. С. Кузнецова... в числе более 100 человек, в 10 часов утра 10 февраля прекратили работать и, заходя в другие отделения фабрики, требовали от рабочих последовать их примеру».
Действительно, когда живописцы решили бастовать, трое фигуристов-лепщиков — П. Кузнецов, В. Крашенинников и И. Мокеев отправились в котельную. Там шуровал кочегар Д. Серов, известный всему заводу как «дедушка Митрий».
— Останавливай, дед! — задорно крикнули ему лепщики.
— Да вы что?! — удивился кочегар. — Фабрика встанет.
— Она уже встала, — ответили лепщики. — Все рабочие во дворе. Посмотри.
Выглянул дед, видит — народу во дворе видимо-невидимо.
— Против всех-то ты не пойдешь, — напирали на него рабочие.
Серов спустил пар. Сразу тишина охватила мастерские, и только гул голосов все нарастал.
Рабочие подготовили требования: пересмотреть расценки, сократить рабочий день, продолжавшийся 11 с половиной часов, построить новую баню вместо полуразрушенной старой, убрать с завода зарвавшихся хозяйских слуг — управляющего Овечкина, смотрителя живописной мастерской Манкова и смотрителя горнов Кучерова. Эти требования помогал писать заводской врач Латухин, заменявший постоянного местного врача Хотько, призванного на русско-японскую войну. По сведениям Московского губернского жандармского управления, бастовало тогда в Вербилках 1200 человек.
Сначала хозяева даже разговаривать не хотели с забастовщиками. Матвей Сидорович Кузнецов любил хвастаться, что у него с мастеровыми хорошие отношения. А тут — забастовка, недовольство, требования. И такое единодушие в выступлении против него!
Из Москвы в Вербилки выехали фабричный инспектор Синев и зять хозяина Соколов. Человек недалекий, если не сказать — просто глупый, и, кроме того, беспробудный пьяница, Соколов в делах фирмы не играл никакой роли, хотя и числился одним из директоров.
В дороге Соколов уверял фабричного инспектора, что на заводе все обстоит хорошо и слухи о забастовке преувеличены. Но yже на станции приехавших встретили свыше пятидесяти рабочих. Соколов, увидев их, испугался и истерически закричал:
— Жандарм! Сюда!
Фабричный инспектор принялся его успокаивать:
— Завтра разберемся. Не волнуйтесь.
Однако, приехав на завод, Соколов и там стал кричать:
— Если не будете работать, я всех велю расстрелять!
Рабочие выбрали 25 депутатов для переговоров. Тут были С. Часовиков, Г. Сударчиков, Т. Анашкин, брат «Сереньки» — А. Березин, И. Папушин и другие. Но, узнав, что от имени хозяев будет говорить Соколов, они, по совету того же врача Латухина, передали ему письменное условие, где, как сообщается в письме московского губернатора.. «заявляют, что из среды их избрана депутация для переговоров, и просят, чтобы депутаты были гарантированы от преследования фабричной администрации как в настоящее время, так и в будущем, и если на это их заявление последует согласие, то приступят к переговорам».
Соколов согласился с этим, но, выслушав другие требования, понял, что бессилен что-либо сделать, и... запил.
Фабрикант Матвей Сидорович Кузнецов, находившийся в это время в Риге, где еще в январе начались волнения, послал в Вербилки сыновей — сначала Сергея, потом Михаила, лучше других понимавшего в живописи и обычно выбиравшего новые образцы для кузнецовских заводов. Сыновья заявили:
— Пятачок с рубля на заработок прибавим, а расценки на живописные работы пересматривать не будем. Приступайте к работе.
— Нет! — твердо сказали живописцы.
— Нет! — Поддержали их остальные рабочие.
Кузнецовы пробовали припугнуть:
— Не хотите, тогда дадим расчет и начнем принимать новых рабочих. Останетесь ни с чем.
И, действительно, объявили: кто нe хочет потерять место на заводе, пусть завтра по гудку выходит на работу.
Следующим утром в половине восьмого рабочие услышали знакомый гудок. В восемь — второй. Депутаты стояли на перекрестке Центральной и Хотьковской улиц и говорили:
— Не попадайтесь на удочку. Не сдавайтесь. Без нас хозяин ничего не сможет сделать.
Шли на завод приказчики, конторщики, захватив с собой жен.
В половине девятого дмитровский уездный исправник Грибский, Прибывший пo случаю забастовки в Вербилки, вместе с фабричным инспектором Синевым пошли по мастерским смотреть, кто работает. Видят — где одна женщина, где две. Подходили, спрашивали:
— Как фамилия? Женщина называла фамилию и добавляла:
— У меня муж в конторе работает.
Так было и в живописном, и в точильном, и в других корпусах.
Исправник послал станового пристава на перекресток главных улиц, где толпился народ.
— Еще раз приглашаю на завод.
— Не пойдем! — отвечали ему рабочие. — Хозяин не прибавляет, что мы требуем, а нам на старых условиях работать невозможно.
Депутаты старались объяснить хозяевам:
— Пятикопеечная прибавка нам ничего не даст. Среди рисунков есть такие тяжелые, на которых ничего не заработаешь.
Так опять ни до чего и не договорились.
Через две с лишним недели после начала забастовки рабочие увидели объявление:
«Депутаты рабочих должны явиться в молитвенный дом. Приезжает Матвей Сидорович Кузнецов».
В назначенный час возле молитвенного дома собралось свыше тысячи человек. Видят, идет Кузнецов. Рабочие с ним поздоровались, и он, как ни в чем не бывало, ответил. Но не выдержал характера, недобро усмехнулся, спросил:
— Погулять захотели?
Кто-то из толпы озорно крикнул:
— А что? Поработали. Пора и отдохнуть.
— Устали? — все с той же усмешкой, исподлобья, как-то сбоку смотря на толпу, спросил Кузнецов. Был он грузный, лысоватый, толстощекий, с аккуратной, разделенной надвое и расчесанной бородкой и пышными, подкрученными кверху усами. Темные рачьи глаза его в припухлых морщинистых веках смотрели властно, и недовольно. Спросил ехидно об усталости и опять подождал, что скажут. А голос другого рабочего — не прежний озорной, а принадлежащий степенному пожилому живописцу, даже не прячущемуся в толпе, спокойно ответил:
— Задаром-то, Матвей Сидорович, не хочется спину гнуть. Хватит, потрудились так.
Это, видимо, удивило Кузнецова, выходит, все рабочие, в том числе и его опора, старики, недовольны положением. И быстро решившись уладить дело во что бы то ни стало, он изобразил улыбку на лице и спросил:
— А если прибавлю?
— Тогда и работать станем! — ответило сразу несколько голосов.
25 депутатов от рабочих прошли вместе с Кузнецовым в молитвенный дом.
— Ну, — спросил хозяин, — в чем с сыновьями не сговорились?
Рабочие рассказали о трудных рисунках, которые низко оценены. Нaдо бы накинуть на них расценки.
Кузнецов, будто советуясь, спросил приказчика по торговле:
— Что можно сделать?
Тот ответил:
— Убрать эти тяжелые рисунки, вот и все.
Он знал, что если убрать рисунки, вызывающие недовольство, получится прибавка в десять копеек на рубль, не больше.
— Ну, что ж, так и сделаем, — решил Кузнецов.
Рабочие, с этим согласились, но потребовали, чтобы в расценке новых рисунков принимали участие представители от живописцев. И снова Кузнецов пошел на уступку.
— Выбирайте, кому доверяете.
Были названы Гавриил Сударчиков и Иван Калошин.
Рабочие потребовали изменить порядок раздачи рисунков, чтобы Манков не мог давать своим любимчикам лучшую, а недругам — худшую работу. Пусть все решает жребий. Положат в полоскательницу бумажки с номерами — кто что вытянет на счастье, тот то и делает.
Снова Кузнецов дал согласие.
— Баня никуда не годится. Рабочие недовольны, — сказали депутаты.
— Кузнецов обещал построить новую баню.
Видимо, решил он обязательно пустить завод.
Только в двух пунктах Кузнецов упорно стоял на своем. Вместо рабочего дня в 11 с половиной часов он отказался ввести восьмичасовой, а согласился на 10 часов. Не хотел он слышать и об увольнении управляющего заводом Овечкина, смотрителей Манкова и Кучерова. Рабочие решили, что из-за этого не стоит срывать переговоров, и не стали настаивать.
Но, видимо, Кузнецов все же сделал замечание Нерону — Манкову, и после забастовки тот стал много тише.
А Матвей Сидорович на радостях, что завод завтра снова начнет работать, приказал отслужить молебен. Из Ново-Никольского, гарднеровского имения привезли священника отца Василия, сильно не любившего Кузнецова и все его староверское окружение. Священник после молебна сказал проповедь, взяв слова из евангелия: «Толчитесь и отверзется вам, просите и дастся вам». Более неподходящей и неприятной для Кузнецова темы он избрать не мог. Рабочие слушали и улыбались.
Завод снова стал работать. Для рабочих забастовка была большим уроком: они почувствовали свою силу.
Хозяину же забастовка влетела в немалую копеечку. Отвечая позже на запрос министерства торговли и промышленности, Кузнецов писал, — правда, преуменьшая и число бастовавших рабочих и число дней, когда завод в Вербилках бездействовал, — что производство из-за забастовки сократилось почти на 20 тысяч рублей, издержки производства повысились на 18 процентов, рабочий день, сокращен на полтора часа, a заработок рабочих пришлось увеличить от 10 до 30 процентов.
Всего на кузнецовских заводах бастовало в то время свыше восьми тысяч рабочих, и всюду они добились и сокращения рабочего дня, и увеличения заработка. |
