Из жизни кустарного края (1914 - 1924 гг)
Начать приходится с начала германской войны, иначе многое непонятно будет. Так вот: тогда сначала казанку прихлопнули и тут же набор ополченцев объявили. А башмачник сапожнику, как известно, брат родной в отношении выпивки. Шмыгали башмари по шинкам, за двойную, тройную цену доставали казёнки и пили, прощаясь с родными местами, уходя на войну. Вечерами на деревенских улицах певуче плакали гармошки и неслась печальная, всем известная песня «Последний нонешний денёчек».
Какой-нибудь Сашка Тупик или Филька Мореный, уходя в Калязин, говорил своему товарищу постарше: «Ты, Егорка, обо мне не тужи. Вот погляди, что не успеешь ты пяти «переделов» сшить, а я назад приеду, потому что мы этого немца сразу как башмак наизнанку выворотим». Но разделаться так легко с немцем не пришлось, и набор следовал за набором.
Все чаще за заборами деревень слышались вопли и причитания матерей, провожающих своих детей.
Благодаря тому, что главная масса башмачников ушла на войну, у оставшихся дома дела пошли в гору. Спрос на обувь был большим, а рабочих рук не хватало. Некоторые ловкие бабы-солдатки начали сами шить башмаки и тем поддерживали свое хозяйство. Много мастериц-башмачниц во время войны работало в Москве у Тиля, у Мандля, на фабрике «Русь» и т.д. Заработали мастерские Покровской общины и Барыкинские Симоновской слободки. В Симоновке работало много и башмачников-хозяйчиков, пролезших туда по протекции, так как все, работавшие на армию, освобождались от службы. В эти мастерские с позиции беспрерывно слали целые вагоны со старыми, худыми сапогами. На сапогах были слои грязи и пятна крови. Длинные деревянные мастерские были завалены грудами сапог, возле которых возились сортировщики. Некоторые сапоги отбирались для починки, а большая часть шла на порку. Голенища отрезали ножами, а опорки разбивали большими молотками на деревянных чурбанах. Из разбитых опорков сыпался песок и поднималась серо-грязная пыль. Эта пыль забивалась в нос, в уши, в глаза, песок попадал в рот и хрустел на зубах. Жалованье было небольшое, но за ним не гнались: «не до жиру, быть бы живу». Работавшие там назывались «оборонщиками». В деревнях у колодцев ругались бабы: «Мой-то Ванька вшей под ерманцем кормит, а твой на брони сидит, в тепле, с экой-то мордой». Приходившие домой больные и раненые башмари тоже крепко злились на «оборонщиков». Те, что не попали на войну, заколачивали деньгу и молили Бога, чтобы война шла подольше.
Повсюду — в Озерской, Семёновской, Нушпольской, Талдомской, Зайцевской и других волостях — вырастали новые избы, заводились телеги «на железном ходу». Ввиду того, что казёнка вся выдохлась, начали пить аппретуру, денатурат и болтать лак научились. Почти весь край наш работал уже в это время на талдомских купцов: Смирнова, Садова, Куницына, Бычкова и на других более мелких. Вместе с товаром, желая задобрить мастеров, они отпускали им лаку сколько угодно. С утра и до вечера в талдомских трактирах стоял дым коромыслом.
Но вот грянула Февральская революция. Под влиянием новых веяний началась ломка старого уклада жизни. Крупные мастерские как в Москве, так и по деревням стали мельчать, так как у мастеров появилась тяга к самостоятельности. Сколотив немного деньжонок, мастера стали хозяйствовать. Такие хозяева шли большей частью «сам друг с коленками». Но и такие одиночки зарабатывали большие деньги. Многие хозяйчики ударились в торговлю, и в Талдоме выросла целая улица домов, справедливо названная одним башмачником «улицей крови».
Неимоверно росла спекуляция башмаками. Случалось так, что одна и та же партия обуви перепродавалась по нескольку раз на месте, переходя из рук в руки. Хищники-скупщики в короткий срок наживали капитал. Но среди вакханалии начинает появляться и нечто хорошее.
В Талдоме ещё в 1916 году была открыта кооперативная чайная, где на столах появились журналы и всевозможные газеты. А в 1917 году в апреле возникла первая «Талдомская артель кустарей», построенная на кооперативных началах. Эта артель начала дело почти из ничего, а спустя немного времени у ней были уже масса товара и даже свои средства. Каждый член артели приносил свой товар и, объявив цену; ставил его на комиссию. Артель брала сверх этого только 10%. Если чей товар не продавался, кустарь брал его обратно, или же снижал цену. Через несколько месяцев артель выросла в крупную величину, с которой местным воротилам-купцам пришлось считаться. Но вот налетел шквал Октябрьской революции. Торговцы сначала опешили, но потом решили, что эта власть продержится месяца два, а потом большевики слетят.
В декабре в старом помещении волостного правления состоялось собрание башмачников, на которое приехали представители из Твери и Калязина. Башмари чутко прислушивались к тому, что говорилось. На собрании было много пришедших с фронта, нуждавшихся в заработке. Товарищ из Твери говорил, что в Талдоме необходимо создать такой кооператив, который объединял бы всех кустарей. Товар будет идти из центра, а туда мы должны поставлять готовую обувь. Предлагаемая центром калькуляция была очень высокой, и торговцы, почуяв лакомый кусочек, пытались забрать это дело в свои руки. Выступивший с речью калязинский военный комиссар Плечиков сразу расхолодил горячие сердца толстосумов, сказав, что всем богачам-капиталистам объявлена беспощадная война. Торговцы прикусили языки и, почуяв опасность для своего кармана, лихорадочно торопились сбывать свои товары. В Москве и других городах началась национализация фабрик, заводов и торговых предприятий.
Когда это докатилось до наших мест, то у купцов в лавках товару, как говорится, «кот наплакал», товар прятали во все щели, закоулки, зарывали в землю и даже в навоз. Торговля замерла, и сбыт обуви стал затруднительным. Товар башмарям приходилось покупать «из-под полы» и сбывать его в Москву на Сухаревку.
В 1920 году было организовано отделение «Кимрского райпошива», где кроме всевозможной обуви шилась и красноармейская. Работавшие красноармейскую обувь ставились на учет и не служили. Райпошивом были объединены все кустари уезда. Прежних мастерских уже не было, и каждый шил, как умел, в одиночку, на дому, хотя все эти одиночки были объединены в артели. В эти артели башмарей загоняла нужда. Плохо было то, что за каждый сорт обуви мастерам платилась очень низкая и одинаковая цена. При этом на каждую пару полагалась микроскопическая доза соли и керосина. Шили по вечерам с маленькими лампочками, с ночниками и даже с лучиной. Ввиду того, что плохо оплачивали труд, качество обуви сильно упало. От верхов оставался «прикрой», то есть остатки, подошвы заменяли лоскутом, а вместо лоскута шла бумага, из остатков каждый собирал несколько пар и ехал с ними на Сухаревку. Провезти было очень трудно. В Талдоме на станции и в Москве заградительные отряды каждого осматривали, «щупали» и башмаки отбирали. Сколько нужно было ловкости и изобретательности, чтобы провезти их в Москву! Возили в сумках, в грязном белье, сверху и снизу закладывали хлебом. Прятали башмаки в карманы, в керосиновые банки.
Большая часть населения волостей нашего уезда занималась исстари башмачным промыслом, а крестьянское хозяйство у каждого башмачника стояло на втором плане. Поэтому в годы разрухи наш уезд, за немногими исключениями, оказался голодным.
Башмачники и башмачницы большими партиями отправлялись по железной дороге к Тамбову, Харькову, Саратову и в другие места за хлебом. Ездили по две, по три недели и привозили кто два, три пуда, а кто пуд, возвращались и с пустыми руками, так как хлеб отбирали. Некоторые ехали без копейки и в хлебородных губерниях занимались нищенством. Тогда много башмарей целыми семьями уехали в Самарскую, Саратовскую губернии и вернулись оттуда, когда эти места постиг неурожай.
В эти годы из Талдомской, Семёновской и других волостей по дорогам к Кашину, Калязину и Переяславлю-Залесскому тянулись длинные ленты обозов, ехали башмари менять свои башмаки на рожь, овес и картофель. Около Кашина, Калязина и Переяславля крестьянство было лучше развито, и выменивали там хлеб не только на башмаки, но и на соль, на мыло, керосин, даже на спички. Сбывали обувь в пять-шесть раз дешевле довоенного. Шили в это время обувь кому какая вздумается и как выйдет, шили и приговаривали: «От пятницы до субботы носи без заботы», «Носом носи не износишь, только ногами не замай». Кстати, необходимо упомянуть о Ленинском отделе утилизации, организованном в 1919 г. Там шили крестьянскую обувь и шили старьё. Башмари, работавшие там, тащили оттуда кто старые голенища, кто подошвы и продавали. Купившие везли их за пятьдесят вёрст и сбывали на хлеб.
За эти годы, то есть с 1918 г., начинает у башмачников нашего края появляться интерес к сельскому хозяйству. Раньше наш район был потребляющим, а перед нэпом нам уже вполне хватало своего хлеба, были даже некоторые излишки.
С появлением новой экономической политики все артели, организованные Райпошивом, быстро распались. Прежние хозяева по весьма понятным причинам нанимать мастеров не могли, им самим пришлось уже или шить в одиночку, или же заниматься крестьянством. Мастера, работавшие раньше много лет у хозяев, за это время привыкли к крестьянству и в связи с ним к самостоятельности. Повсюду во всех волостях уезда, в каждой избе народился новый тип маленького хозяйчика, кустаря-одиночки.
За время военного коммунизма он сросся со своей избой и, не выпуская из рук шила с молотком, крепко сел на землю. Интересно отметить, что все хозяйчики, которые торговали до Октябрьской революции, снова начали торговать и очень редкие принялись шить башмаки.
Как только началась свободная торговля, башмаки принялись лихорадочно шить и сбывать товар свой на Сухаревку и на Ленинский базар, который начал расти всё больше и больше (Талдом в 1918 году был переименован в Ленинск).
В Ленинске открывается ряд промысловых кооперативов, и снова начинается объединение кустарей в артели. Эти артели были очень примитивны. Обыкновенно председателями в них были старые хозяйчики. Ни счетоводства, ни отчётности никакой не было, и члены просто работали на них, как на хозяев. Следовательно, кооперативного в этих артелях было только одно название.
В первое время нэпа никак не могли наладить работу по-прежнему, так как за время разрухи разучились шить почти все. Поэтому башмаки плохой работы получили на базаре название «чумы» и «барахла». Но мало-помалу качество обуви начинает всё улучшаться. Фиктивные артели рассыпались. Кустари начинают интересоваться общественной жизнью, появляется уже тяга к настоящему кооперативному строительству. Теперь в деревнях уже много артелей, хорошо организованных, есть в некоторых деревнях артели с общими мастерскими. В Ленинске — целый ряд промысловых кооперативов. Некоторые объединяют целые артели, а другие одиночек. Однако кооперативы пока ещё не могут впитать в себя всю огромную массу одиночек-кустарей. Поэтому много кустарей работают на базар. Базар в Ленинске за последние годы играет большую роль. Приезжие скупщики покупают исключительно на базаре. Едут покупатели со всех концов необъятного Союза Советских Республик: Донбасс, Ташкент, Астрахань, Архангельск, Сибирь и другие местности закупают в Ленинске обувь. Покупают также и кооперативы крупных рабочих районов, как-то: Иваново-Вознесенск, Орехово-Зуево и другие.
Частный покупатель берёт на базаре, а в кооперативах покупают только представители кооперативных организаций. Базар замирает только в июле и августе, когда главная масса кустарей занята покосом, уборкой хлеба и т. д. В остальное время года, каждое воскресенье и четверг базар живёт нервной, натяжной жизнью. Задолго до рассвета со всех концов уезда, по всем дорогам тянутся башмари, кто на лошади, кто пешком с сумой или корзиной за плечами. Едут и идут на базары с башмаками. К восьми часам утра вся площадь Ленинска уже усеяна народом. И уже по заведённому обычаю башмари становятся в две шеренги, одна против другой, оставляя в середине проход. Эти шеренги занимают всю площадь и, не умещаясь на ней, тянутся вдоль близлежащей улицы. Среди шеренг важно ходят купцы, останавливаются, смотрят башмаки, пробуют подошву, каблуки, приценяются, торгуются, ругаются и, выжав из кустаря иногда сколько им хочется, — покупают.
Каждый кустарь в шеренге держит в руках башмак-образец. И каких, каких только тут нет образцов: гетры, полугетры, румынки, полуботинок, туфель, штиблет и детский гусарик. Все эти башмаки — гвоздевые, механические, рантовые, сшитые из чёрного и цветного хрома или шевро, из лака и белого брезента, блестят и играют отделкой.
Наутро почти в каждой деревенской избе уже слышится стук молотка и жужжанье машин. Кустарь в фартуке сидит на липке и кроит на доске кожи. Перед ним заваленный инструментом верстак, по сторонам развалены колодки, мусор, стоит чугунок с клейстером. Ему в работе помогает жена или сынишка, если они есть. Тут же висит люлька, и жена, продев в петлю верёвки ногу, качает её, а руками или шьёт иглой, или делает для мужа — концы. День кустаря проходит не только в одном шитье башмаков, наряду с шитьём приходится выполнять работы по крестьянству.
Базар неизменно из года в год, самым коварным образом смеётся над башмарем. Весной начинается спрос на белый туфель, цветной башмак и сандалии. Продав раз и два по хорошей цене, кустарь забывает прошлогодний урок, берёт побольше товару и начинает спешить шить. Собрав побольше партию, привозит на базар, а цена спала. Кустарь продаёт, берёт подешевле товарцу и опять шьёт. Привозит, а цены совсем упали. «Неправда, — говорит кустарь, — всё равно я свое возьму, оставлю башмаки до следующего базара», а в следующий базар совсем приходится отдать чуть не даром, и он в результате вылетает в трубу.
Осенью та же история с башмаком. Кроме этого кустарю приходится терпеть от капризов моды. То начинается спрос на гетры, и пока мало их покупают, многие кинутся — нашьют, а покупатель требует уже другого. То требуют башмак с открытым рантом, то с глухим. Затем приходится часто менять фасоны колодок. То спрашивают поуже носок, то пошире немного, то круче, то отложе и т. д.
В настоящее время наблюдается естественная тяга к организованности. Хотя ещё многие смотрят на кооперативы не как на своё собственное дело, а как на учреждение, которое обязано их кредитовать. Дело в наших производственных кооперативах было построено так: правлению, избранному организационным собранием, приходилось начинать с пустыми руками. Правление находило заказ в какой-либо крупной организации и товара для него, этот товар раздавали членам в работу и уже только из заработной платы вычитали, да и то постепенно, — паевой капитал в пять рублей. Ответственность при таком пае была троекратной. Многие, испорченные постановкой дела в Райпошиве, привозили товар плохой, а иные и просто продавали его на базаре и больше не появлялись. Затем сами же члены много портили дело тем, что во время спроса на обувь продавали её на базаре, погнавшись за лишним гривенником или двугривенным в паре, который давал базарный скупщик.
Всё это в корне подрывало работу кооперативных артелей, или товариществ.
И. РОМАНОВ.
Журнал «Башмачная страна» №2.1927 г. (Издавался в Талдоме) |
| Категория: Промыслы | Добавил: alaz (15.09.2012)
|
| Просмотров: 1266
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
