Этот лес я вижу, как сейчас. Словно и не было нескольких дней зенита июня — иссушающе-жарких, изредка сдобренных короткими, торопливыми дождями.
Нина Сергеевна Фролова, без малого восьмидесятилетняя жительница Полуденовки, семенит возле меня по обочине шоссе, думается, не ради времяпровождения. Путь для нее не близок, но что-то толкает ее — небольшого роста, сухонькую, в белом платочке старушку — пройти еще раз этой дорогой, в километре от поселка круто сворачивающей в высокий ельник.
— Вот они, здесь лежат...
Я осматриваюсь вокруг. Лес как лес. Поют птицы, на бугорке, на самом солнцепеке дремотно пригрелась гадюка. На обочине ближней просеки, на нехоженных полянах буйствуют не тронутые косой травы. Пахнет цветами и влажной землей.
И все же они здесь...
Когда знакомились, Нина Сергеевна доложила мне все по порядку, что она «сергевская», то есть родилась в недалекой отсюда деревне Сергеевке, росла в Рогачеве, а молодость провела в Запрудне (работала в заводской столовой), откуда ее мужа, Ивана Павловича («Царство ему небесное») специалиста по лесоразработкам — в 1937 году направили десятником в Полуденовку...
Главной достопримечательностью крошечного в ту пору поселка, прилепившегося вблизи строившегося канала Москва-Волга, был окруженный колючей проволокой обширный лагерь для тех, кто, попав в сети ГУЛАГа, на собственных костях возводил светлое здание сталинского социализма.
— Сколько же их было здесь, сердечных! — Нина Сергеевна останавливается, чтобы перевести дух. — Все больше молодые — и мужчины, и женщины. Бывало, милосердствуя, захочешь кому-нибудь из них кусочек хлебца протянуть. Ни-ни!.. Тут же охрана! Передавать милостыню — запрещено, разговаривать с заключенными — запрещено, махнуть рукой вслед, подбадривая, — преступление...
Слушаю скорбную речь старушки. Перед глазами почему-то вновь и вновь встают эпизоды из недавно прочитанной книги Александра Исаевича Солженицына. «Архипелаг ГУЛАГ». Но ведь и здесь страдали те же люди! Не случайно Солженицын упоминает строительство канала имени Москвы среди главных забот НКВД и его подопечных.
Из канала я водицу не пью... — звучит ненавязчивый голос моей спутницы.
Сосредоточиться мешает одно, не слышанное до этого, но вполне возможное обстоятельство. По словам Фроловой получается, что в тридцать седьмом году в Запрудне, в местах, где позднее проходило мое безоблачное пионерское детство, ГУЛАГ оставил свою отметину. Иначе мне (или другому краеведу — Владимиру Яковлевичу Гусихину) сказали бы о ней — не утаили. А вот Нина Сергеевна всю жизнь помнила, не прощала.
Она была свидетельницей того, как в выкопанный с южной стороны старого кладбища (место это ныне называется «бугорками») сразу же за липами, в наспех сооруженный ров сбрасывали с грабарок-телег истощенные трупы зэков. Хладнокровные охранники деловито штабелевали в липняке тех, кто — пройдут годы — восстанут в книгах Солженицына, взывая к отмщению.
Вот здесь они и лежат... — долетают до меня слова Н. С. Фроловой.
Теперь я особенно отчетливо вижу, как она устала. Но, кажется, понимаю и то, зачем ею проделан дальний путь.
Навестить захотелось, помянуть добрым словом безвинно загубленных. Раньше-то здесь стояли наспех сколоченные гвоздями неструганные осиновые кресты. Да подгнили от времени... В одном месте, на дороге, под колесами лесовозов, помню, постукивали доски — поленились, видать, ироды могилу выкопать поглубже.
Помолчав, Нина Сергеевна добавляет в раздумье: «В Полуденовке (не то, что в Запрудне) отмучившихся хоронили в гробах, правда, сколоченных кое-как из неструганных досок...».
Теперь я, в свою очередь, припоминаю легенду, недавно облетевшую округу, что рабочие, прокладывающие на «втором питомнике» кабель, наткнулись на захоронение...
С Н. Фроловой мы нашли траншею и огромный барабан, с которого при прокладке разматывают кабель — людей только не видели, наверное, обедать уехали. Так легенда и осталась легендой...
— По молодости я боялась сюда ходить, — по всему, вижу, мой проводник не торопится возвращаться в поселок. — Лес тут был густой, черникой богатый. Присмотришь поляну, а из кустов уж выглядывают беглые: «Нет ли хлебца, тетка...».
Когда стали хоронить в этом месте, лес свели, по могилам насадили елочки. Вот они, как живые памятники.
— И все-таки нужен настоящий обелиск!
Нина Сергеевна встрепенулась на мои слова:
— Думала я об этом, и не раз. Памятник или крест, конечно, поставить надо. Да ведь и сам канал — чем не памятник?..
...Вопрошающе смотрит прикладбищенский бор: а ветер тихо колышет траву. Б. ПАНОВ,
наш внешт. корр.
п. Полуденовка. ОТ РЕДАКЦИИ.
На днях в редакцию пришло письмо, почему-то неподписанное. Автор его, в частности, пишет:
«Зачем ворошить прошлое? Разве мало сейчас у нас проблем, требующих неотложного решения? Страна накануне экономического кризиса. Надо сплотить людей на решение задач общегосударственной важности, вселить в них веру в будущее нашей страны, правоту того дела, за которое боролись отцы и деды.
А мы выкапываем все новые и новые доказательства того, что все было плохо».
Хотелось бы знать мнение читателей по поводу этой позиции, которая высказывается и в ряде других писем в «Зарю». |
