Детство, опаленное войной.
Анатолий Григорьевич Фролов — опытный крановщик с 25-летним стажем. Он незаменимый человек в ГУП МО "Нива". Своим краном чего только не грузил и не выгружал, чего не строил.
Лично мне довелось с ним устанавливать столбы электроосвещении в садовом товариществе. Выяснилось, что оба мы из Курской области, пацанами переживали ужасы войны и немецкой оккупации... Хорошо помню приближающийся прерывистый гул немецких «Хейнкелей» и свист падающих бомб. «В нас или мимо?» — с замиранием сердца думал каждый. Бомбили обычно ночью, и так не хотелось из тёплой постели перебираться в сырую узкую щель, выкопанную у дома. А днем в Курске взрывы гремели уже не от бомб. Перед отступлением наши взрывали не только предприятия, но и многоэтажные дома. Центральные улицы Ленина и Дзержинского превратились в руины. Особенно мы, пацаны, жалели только что отстроенный цирк, где проходили удивительнейшие поединки мастеров французской борьбы.
...А с окраин тянуло дымом. С возвышенных мест были видны горящие скирды и неубранные поля пшеницы. Мы с ужасом сознавали, что приближается какая-то сила, перед которой не может устоять наша доблестная Красная Армия. Уже несколько дней над городом безнаказанно кружился невиданной формы, двухфюзеляжный, самолёт-разведчик «рама». Угнетающе действовала мысль, что небо над городом уже не наше.
Немцы вошли в Курск 8 ноября 1941 года. Об этом нам радостно сообщила хозяйка, у которой мы с матерью квартировали. Старуха была уверена, что возвращаются «добрые старые времена», когда «колбасные обрезки стоили копейки». Никаких уличных боёв не было. Всё прошло как-то очень буднично. Вместо красноармейцев в обмотках, серых шинелях и с длинными винтовками Мосина на улицах появились солдаты в кованых сапогах и зелёных френчах, с игрушечными на вид автоматами «Шмайссер». Они непривычно громко, гортанно разговаривали и хохотали. Наведываясь в дома, забирали что понравится, не замечая хозяев. Куряне между тем, оправившись от испуга, толпами двинулись на брошенные склады и базы. Тушили огонь и мешками тащили крупу, сахар, бутылки со спиртным. Не оставляли без внимания и квартиры эвакуировавшихся земляков. Но воровство продолжалось недолго. Немцы схватили десять первых попавшихся заложников и расстреляли их в людном месте, у базара. Трупы несколько дней не разрешали убирать. «Так будет и впредь», — гласил приказ со свастикой.
...А первыми жертвами бесчинств вермахта в Курском селе Переступилине, где жила семья Фроловых, ста ли куры и гуси. Завоеватели в стальных касках, разъезжая по улице на мотоциклах, палили по ним из автоматов. Стрельба и неистовое кудахтанье остались в памяти пятилетнего Толика первыми звуками оккупации, продолжавшейся более двух лет. «Подлец-человек ко всему привыкает», — писал Ф. Достоевский. Смирились. Не уйдёшь же всем селом в лес к партизанам. Терпели мародёров, насильников, убийц. Родную тётку Толика немец застал, когда она пыталась закопать ящик с ценными вещами. Оттолкнул её, стал открывать сундук. Завязалась борьба. Женщина, рыдая, ухватилась за направленный на неё автомат. Её пристрелил другой фашист. Рядом с мёртвой хозяйкой разбросали её сокровища — шали, кофты, пальто. Для немцев это были просто тряпки.
Жестокость врагов не знала границ. С ужасом, не развеявшимся до сих пор, стоял Анатолий в толпе селян над посиневшими трупами мальчика и девочки полутора и трёх лет, извлеченными из колодца. Это были дети партизана, навестившего семью ночью и забравшего в лес жену. Кто-то донес, и полицаи тут же нагрянули в дом. Только старшему, товарищу Толика, удалось спрятаться под печкой. Рискуя жизнью, дед и бабка ночью похоронили детей, которым надлежало, для устрашения других, лежать посреди деревни три дня.
Трудно поверить, но лыжня в направлении леса послужила извергам поводом для обвинения жителей в связях с партизанами. Учинили расправу: 32 человека сразу расстреляли без суда и следствия.
«В нашем доме поселился фельдфебель Ганс и его помощник чех Йозеф, — рассказывает Анатолий Григорьевич. — Как я сейчас понимаю, представители интендантской службы. Они расквартировывали солдат и офицеров, заготавливали продовольствие...»
Толик и его приятель, вечно голодные, норовили что-нибудь стащить из склада — то буханку хлеба, то банку консервов. А однажды мальчишка решился на такое, что могло его погубить. Ганс громко храпел в своей комнате, а на спинке стула Толик заметил через полуоткрытую дверь ремень с пистолетом в кобуре. Парабеллум был тяжёлым и удобным для рук. Мальчишка запрятал его в копне соломы. Ганс сразу заподозрил Толика и сказал об этом его матери. Женщина побелела от страха и с выпученными глазами налетела на сына с криком: «Убью!» Фельдфебель остановил её: «Киндер бить нэт. Их хабе дрей киндер». Толик сразу сообразил, что дело плохо и побежал за пистолетом. Ганс завёл его в комнату, вытащил из обоймы и приставил ему ко лбу патрон: «Пуф-пуф». Толик понял, что при повторении подобного его пристрелят. «Это счастье, — комментирует Фролов события тех далёких дней, — что немец оказался человеком. Другой бы меня не пожалел».
Тот же Йозеф травил мальчишек огромным догом, который почти всегда находил похищенные ими продукты и всех их искусал. А однажды разъярённого пса не могли оторвать от Толика, которому он вцепился в ногу. Быть бы ему хромым на всю жизнь, если бы Ганс не достал тот самый парабеллум и не выстрелил собаке в ухо.
Ещё одно доброе дело сделал фельдфебель, отстояв хозяйскую корову, на которую несколько раз покушались другие немцы. Он сам любил молоко, а значит, перепадало и хозяевам.
Только благодаря картошке и молоку выжили. На самодельных ручных мельницах мололи зерно (когда удавалось достать) и из муки и картошки пекли оладьи-чибрики. Привыкали есть всё несолёное. Стакан соли стоил сто рублей. Оказывается, без сладкого легче прожить, чем без солёного. Не было и спичек. За огоньком иной раз ходили в дом, из трубы которого шёл дым.
Фашисты творили произвол: убивали скотину, отбирали имущество, принуждали женщин к сожительству. Многие из них умерли от неудачных абортов у бабок-повитух. Но после Сталинграда и особенно Курской битвы спеси у оккупантов значительно поубавилось. Небо над освобождённым Курском превратилось в арену ожесточённых воздушных боёв. И теперь уже хозяевами в нём были наши асы. Восторженными криками «ура» встречали мальчишки каждый падающий немецкий бомбардировщик. Отбить Курск фашисты не смогли. Но в Переступилине задержались. Ганс сообщил, что фюрер отдал приказ: «Ни шагу назад!». История повторялась, но с переменой воюющих сторон местами. В том лесу, где немцы перестреляли заложников, теперь они сами попали под шквальный пулемётный огонь при попытке выйти из окружения. Убитых, разутых и раздетых до нижнего белья, их тут же и закопали. Толик принимал участие в этой малоприятной процедуре. Большинство же немцев сдалось в плен. Не избежал этой участи и фельдфебель. Пока он грузил на машину кровать, два советских солдата-разведчика неожиданно появились во дворе и скрутили его. Йозеф почёл за лучшее удрать на машине своего шефа. Когда Ганса, помятого и окровавленного, вели в штаб, Толик бежал вслед и просил: «Дяденьки, не убивайте его — он хороший...» Из сотен вандалов один остался в памяти ребёнка в человеческом облике, «хорошим».
Люди ликовали по поводу освобождения, а вскоре и по поводу Дня Победы. Но эхо войны ещё долго будет напоминать о пережитом. Девять сельских мальчишек, среди которых были близкие друзья Анатолия, подорвались, разряжая мину. А сколько их осталось без рук, без глаз, без пальцев? Сотни, если не тысячи! Пока нерасторопные чиновники вели учёт складов боеприпасов, дотов и блиндажей, оставленных врагом, вездесущие мальчишки все их обследовали и распотрошили. С ужасом вспоминает Анатолий Григорьевич восьмилетнего «героя», увешанного сумками с патронами и с автоматом на шее, выходящего из блиндажа. Это был он сам, жаждущий пострелять. Хорошо, что его увидел солдат и отобрал оружие.
...Закончив семилетку, Анатолий поступил в сельхозтехникум. Калиновка, где он находился, гремела в те годы благодаря лучшему в стране колхозу. Туда ездили учиться со всей страны. А секрет был прост: Н. Хрущёв был родом из Калиновки. Благодарные земляки решили увековечить его память ещё при жизни. Рядом с памятником В. Ленину снесли промтоварный магазин и забетонировали на его месте площадку 6x6. Здесь, рядом с вождём мирового пролетариата, должен был возвышаться бронзовый Никита Сергеевич. Увы, не получилось. Хрущёва отправили на пенсию, а с его уходом закончилась эпоха процветания Калиновского колхоза и всего Хомутовского района. На месте планируемого монумента построили пивную, а дотации району прекратились. Молодой агроном Фролов попал в захудалый колхоз. На несколько тысяч гектаров земли у него имелась одна лошадиная сила — мерин по кличке «Весёлый», верхом на котором он объезжал поля, всё ещё хранившие следы войны в виде воронок, осколков, фрагментов оружия.
Как-то в Крыму, куда его послали закупать семена люцерны, Анатолий оказался в ресторане за одним столом с приветливым человеком, похожим на артиста Георгия Жжёнова. Разговорились. Он оказался директором совхоза «Комсомольский» из Талдомского района Сергеем Павловичем Первовским, бывшим в Крыму на отдыхе. Пропустили рюмашку-другую и почти подружились. «Приезжай, — сказал на прощание Первовский, — вакансии есть вплоть до управляющего отделением...»
Совхоз «Комсомольский», оснащённый техникой, и его улыбчивый директор не выходили у Фролова из головы. Но вырваться в Подмосковье он смог только через год. Все руководящие должности в «Комсомольском» были уже заняты, но курянину так понравился Талдомский журавлиный край, что он согласился работать даже шофёром. К хваткому парню присмотрелись и предложили выучиться на крановщика. Так агроном стал механизатором, незаменимым в хозяйстве человеком. За 25 лет работы это у него третий кран.
— Да, жизнь прожить — не поле перейти. Столько всего перевидал, что даже не верится, что всё это было со мной, — глубокомысленно говорит Анатолий Григорьевич. — И так всё запутано. Чужой человек протянул руку помощи, помог с работой и жильём. Свой — секретарь райкома в Калиновке — чуть не сожрал за то, что разоблачил его мошенника-отца... Восемь лет обхаживал Тамару, свою будущую жену, всё ко мне «присматривалась». Я уже надежду стал терять...
— Девушка с характером?
— Да, проверку мне хорошую устроила. Но живём мы душа в душу. Дети (Нина и Николай) тоже людьми выросли, уже обзавелись семьями.
Если Бог есть, я говорю ему «спасибо». Сколько моих товарищей, земляков, ушло туда, откуда не возвращаются. Кто погиб, кто подорвал здоровье, а кто просто спился. А я живу, хоть мне уже под семьдесят. Здоров, работаю, квартира хорошая, пенсию получаю. И удивительно, что запомнилось лучше всего самое страшное время — детские годы в фашистском рабстве. Хорошо хоть среди извергов-врагов нашёлся один добрый человек — фельдфебель Ганс.
Приезжая на свою малую родину, расстраиваюсь при виде забитых досками домов и заросших бурьяном полей. Не этого мы ожидали, когда отмечали 60-летие Победы...
Л. НЕВЕРОВ.
(Наш корр.) |
| Категория: Люди нашего края | Добавил: alaz (08.12.2013)
|
| Просмотров: 518
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
