Чуть позже, уже на пресс-конференции, устроенной юнармейцами из поискового отряда «Звезда», Владимир Константинович рассказывал о себе.
— Почему я так настойчиво стремлюсь в Талдом?
В тридцать девятом году я оказался беспризорным. Убили мать, отца не было. Остался с бабушкой. Мою бабушку, активную участницу женского движения хорошо знали Александра Михайловна Коллонтай, через нее — Надежда Константиновна Крупская. После похорон Надежды Константиновны, на которых была бабушка, она сильно простудилась и умерла.
Осталось от нее для меня письмо к Коллонтай. С ним я поехал из Кинешмы в Москву. А Александра Михайловна в это время как раз вновь выехала за границу — в те годы была послом в Швеции...
Через тетку, которая жила в Вербилках, я попал в Талдом. Я устроился электромонтером в конторе связи. В моей судьбе приняли самое душевное участие Анна Александровна Струкова и Георгий Николаевич Сергеев, теперь он уже умер. Можно сказать, они стали для меня не только наставниками, но и родней...
В более последователь¬ном, хронологическом порядке Владимир Константинович сообщает о себе в биографической справке.
«Родился в 1924 году в городе Артемовске Донецкой области. Туда, в Артемовский (быв. г.Бахмут) уком РКП (б) на должность зав. женотделом была направлена моя бабушка Мария Алексеевна Анучкина. Там же жили и мои родители.
О бабушке, Мария Алексеевна Анучкина — член РСДРП с 1903 года. Образование — начальное политическое, школа самообразования. Работала по росписи фарфора в Риге. Есть предположение, что была на работе и в Вербилках, там жила ее сестра Анна Алексеевна Миронова.
Сидела в Рижском остроге. Сидела в тюрьме в г. Кинешма Ивановской области в 1914 году.
Александра Михайловна Коллонтай была у бабушки в Кинешме в 1918 году, о чем упоминается в ее книге «О моей жизни и работе» (составитель И. М. Дажина. Институт марксизма-ленинизма, Москва). При этой встрече бабушка сделала предложение о созыве 1 съезда работниц и крестьянок. Предложение было принято А. М. Коллонтай и одобрено Владимиром Ильичом Лениным.
Съезд состоялся в ноябре 1919 года. Есть картина художника Васильева "Ленин среди делегатов I съезда работниц и крестьянок». На ней запечатлены Владимир Ильич Ленин, Александра Михайловна Коллонтай и моя бабушка Мария Алексеевна.
С 1920 года А. М. Коллонтай была заведующей женотделом ЦК партии. Отсюда понятны связи с ней моей бабушки».
Семейная драма разыгралась в Кинешме в 1927 году. Это было классовое столкновение в среде родственников, столкновение зарождающегося коммунистического мира, который активно представляла Мария Алексеевна, и упорно отстаивающего частно-собственническую заповедь, увы, отца Владимира Константиновича Липина. Такой раскол в первые годы Советской власти прошел не по одной семье. Но каждая такая драма есть своя особенная, больная драма.
В этой семье трагедия произошла так. У отца была столярная мастерская, и имущество попадало под конфискацию. От имени исполкома была послана... Мария Алексеевна Анучкина. Бабушка знала, что ее дочь очень любит мужа, но по-другому поступить не могла.
И тогда разъяренный отец вывел бабушку на то самое место под Кинешмой, где погибла одна из героинь пьесы Островского, и стал расстреливать Марию Алексеевну. Ее прикрыла собой дочь — мать тогда трехлетнего Володи. Мать была убита наповал, у бабушки задет глаз...
Но в ту пору Володя еще не стал сиротой. У него была бабушка.
Бабушку и внука поддерживала Александра Михайловна Коллонтай.
Узнав от Марии Алексеевны о семейной трагедии, Александра Михайловна в одном из писем предложила Володе называть ее матерью. Она посылала «крестному сыну» книги и подарки.
«В 1932 году я был у А. М. Коллонтай в Москве. Встреча состоялась в Наркомате просвещения, у Надежды Константиновны Крупской. Присутствовал также и Николай Александрович Семашко, один из организаторов советского здравоохранения.
Потом еще дважды был (конечно с Марией Алексеевной) у Надежды Константиновны — в 1934 и 1936 годах. По ее ходатайству в 1935 году лечился в Пятигорске».
А в 1939 году Мария Алексеевна Анучкина поехала на похороны Надежды Константиновны Крупской в Москву. И, как уже рассказывал Владимир Константинович, сильно простудилась. Открылся туберкулез, бабушка умерла. Вот тогда-то Володя остался совсем один. И тогда-то с письмом-завещанием бабушки он поехал в Москву, к Коллонтай...
Эти замечательные женщины - революционерки оказали неизгладимое влияние на Владимира Константиновича и высветили своим идеалом всю его последующую жизнь. Уже в свои поздние годы он сообщал об этом Ирине Мартыновне Дажиной, составителю книги о Коллонтай. И вот какой получил от нее ответ.
«Спасибо Вам за теплое письмо о Вашей бабушке Марии Алексеевне Анучкиной и А. М. Коллонтай. Все мы оставили для архива книги «О моей жизни и работе», используем для комментариев.
Воспоминания Коллонтай стали хрестоматийными и вошли в сборник воспоминаний о В. И. Ленине.
Так вошло в историю и имя Вашей бабушки М. А. Анучкиной».
Умирая, Мария Алексеевна вручила внуку остывающей рукой письмо в голубом конверте, на котором были написаны только две буквы «А.М.» Оставила немного денег. Посоветовала непременно ехать в Москву и передать письмо, а там, мол, помогут.
Володя продал две пуховые подушки и небольшой блестящий самовар, из которого с бабушкой пили чай. Самовар было жалко. Ведь у этого самовара Мария Алексеевна встречала в Кинешме в 1918 году Александру Михайловну Коллонтай. Чай тогда был без заварки, с черным хлебом. И вот теперь Володя должен был обратиться к Александре Михайловне.
В Москве, однако, Володя не застал Коллонтай. Как уже говорилось, она была в Швеции. Погоревав, как мог, сирота направился в Вербилки, где жила и работала на фарфоровом заводе его родственница по бабушке Анна Алексеевна Миронова. Принять она Володю не смогла — у самой четверо было. Собрала его вновь в дорогу — теперь уже в Талдом. Там, мол, обязательно можно найти работу.
Так Володя в 1939 году оказался в городке со странным названием «Талдом». Но именно в Талдоме Владимир Константинович, как он сам считает, получил путевку в жизнь — окончательно определился со своей рабочей специальностью, вступил в комсомол, получил первое боевое крещение. «Вот почему я всегда о Талдоме помню. Считаю его своей второй родиной», — это строки из его письма.
В своем городе Кинешме четырнадцатилетний Володя, окончивший четыре класса, успел поработать и монтером. И, направляясь от талдомского вокзала в центр города, он разыскивал районную контору связи. Она оказалась на одной из зеленых улиц, начинающихся от площади. Прочитал название улицы: Кооперативная. А вот и голубая вывеска почты на одном из деревянных домов.
Володю принял начальник почты. Узнав, что он — сирота, поставил на квартиру. Решено было, что Володя будет работать монтером радиофикации на радиоузле, который находился тут же, в небольшой комнате, с окнами во двор.
Начальником радиоузла был в ту пору хороший человек — Василий Петрович Озернов. Не старый, но начинавший полнеть, темный лицом Георгий Николаевич Сергеев — это инженер по эксплуатации. И еще одна работница — дежурная, она же и диктор, Аня Струкова, симпатичная, ладно скроенная, со спортивной фигурой. А также жизнерадостный, веселый, круглый лицом линейный монтер Михаил Сычков, которого больше звали «Касабрик».
Такими запомнились эти люди Володе. Встретили они его дружелюбно. Их теплое отношение к новичку облегчало чувство сиротливой горечи, скрашивало одиночество. Володя начинал оттаивать.
Среди других участливо поддерживала Володю и Аня Струкова. Анну Александровну, теперь единственную оставшуюся в живых из того предвоенного радиоузла, Владимир Константинович недаром считает своей родней. «Эту женщину я очень уважаю и люблю», — говорит он через сорок лет.
Опытные работники помогали Володе разбираться в технике. Работа у него пошла хорошо, и он был в общем-то доволен жизнью. Ему сразу же вручили роскошный по тому времени транспорт - велосипед, правда, дамский. А вскоре стали доверять и лошадь с невероятной кличкой — Атом. Для выездов в район с поклажей Атом был просто незаменим.
Весной 41-го Володю пригласили в райком комсомола. Беседовал с ним секретарь райкома Сергей Николаевич Ирисов.
— Ты на счет комсомола что думаешь? Тебе уже семнадцать лет... И на работе тебя хорошо рекомендуют...
Володя уже имел твердое представление о комсомоле. И он постоянно помнил напутствие Надежды Константиновны Крупской во время беседы с ней — стать комсомольцем. И, конечно, сейчас с радостью согласился.
Получив устав, Володя вышел из райкома комсомола, чувствуя себя причастным к большому делу. Но вступление в комсомол состоялось только после проверки начавшейся войной.
Мы были на радиоузле, когда позвонили Озернову, чтобы готовились к правительственному сообщению. Из него мы и узнали, что началась война, конца которой мы не предполагали. Были уверены, что отпор мы дадим сокрушающий».
Михаил Сычков - Касабрик вскоре ушел на фронт. Следующим был Сергеев. (Позже ушел и Василий Петрович Озернов, он погиб на войне). На радиоузле остались трое. Правда, вскоре прибыло пополнение из технического училища — москвичи Саша и Женя.
В первые дни войны особым объектом внимания радиосвязистов стал большой громкоговоритель, установленный на здании райисполкома. Он имел большое значение, потому что люди слушали сводки Совинформбюро прямо на улице. И Володе приходилось вместо убывшего Сергеева забираться под крышу и приводить в порядок этот самый рупор.
Над городом стали появляться немецкие самолеты. С надрывным гулом они вначале пролетали на большой высоте, а потом — все ниже и ниже, не встречая отпора. Они направлялись в сторону Москвы. Радиосвязисты объявляли тревогу — крутили ручную сирену на Кооперативной улице.
Уже два раза бомбили вокзал.
«Вскоре нас послали помогать нашей авиации. Около города расположился полевой аэродром. На нем стояло до десятка И-16, маленьких и тупорылых. Полк, кажется, входил в состав ночной авиации, потому что днем он почти не летал.
Мы набивали патроны, расположившись в большом сарае. Заслышав летящий самолет, мы выходили из сарая и задрав голову, смотрели в небо: наш или не наш? Самолеты врага мы научились узнавать быстро».
«После аэродрома нам не дали передохнуть. Послали в лес делать противотанковые завалы. Деревья пилили так, чтобы высокие, с метр, пни «глядели» в ту сторону, откуда должен появиться враг.
Работали на урок — в день нужно было повалить шестьдесят стволов. Посоветовавшись с Женей и Сашей — я был назначен старшим - мы решили пилить в два раза больше. Нечего и говорить: валились с ног — уставшие, с окровавленными мозолями, на крайне скудном пайке.
Выполнив задание, вернулись в свою родную «контору».
Узел связи работал с большим напряжением. То и дело от бомбежек и без них случались повреждения на линии. А радио нужно было всем, особенно линейное: пользование приемниками было ограничено. Война с вражеской стороны велась не только оружием, но и словом. И радиосвязистам по службе не раз приходилось перехватывать немецкие фальшивки в эфире.
Как-то от бомбежки повалилась целая линия столбов по направлению к деревне Подели. И вот запрягли Атома, положили на телегу бухты проводов, новые изоляторы, багор, лопату, когти, пояс... Линию восстанавливать послали Володю.
На краю поля он распряг лошадь и приступил к делу. Когда заканчивал пятую яму, в небе появился фашистский самолет, он шел на бреющем полете. Очередь из пулемета заставила монтера зарыться поглубже в яму. Самолет описал круг над полем и скрылся.
Высунувшись из ямы, Володя стал работать дальше. Но вот ямы и выкопаны. Заменены изоляторы. Теперь надо было подтащить столбы к ямам и поставить их. Первый... второй... третий... всего — двенадцать.
Когда Володя восстановил линию и позвонил на радиоузел, чтобы дали пробу, он уже не мог стоять на ногах. Заснул около первого же деревенского дома. Разбудила подошедшая старушка, она благодарила, что снова может слышать Левитана.
Владимир Константинович Липин вспоминает и такой случай.
Озернов объявил ему, что он должен идти в Вербилки — там замолчал радиоузел. Собрали Володю быстро, привязав на спину картонную коробку с радиолампой. И он отправился в двадцатикилометровый путь по шпалам. Когда подошел к железнодорожному мосту через Дубну, часовой не пропустил паренька, сколько тот ни доказывал, что это необходимо.
Что делать? Отошел в сторону по берегу Дубны. Разделся. Коробка с лампой — вновь за спиною, а одежда — в руке. Был момент, когда показалось, что не доплывет. Добрался все-таки до другого берега. Усталый, упал на траву. Одежду, конечно, промочил, как ни берег.
К вечеру был в Вербилках на радиоузле. Радиолампу установил.
...Из соседней Калининской области тянуло дымом и гарью. Фронт подошел к Большой Волге. Вдоль железной дороги, по телеграфным столбам почти за одни сутки была протянута прямая линия связи Большая Волга-Москва. Ее поручили обслуживать Талдомскому узлу связи. И в темь, и в непогоду, не доспав и не доев, приходилось выходить на эту линию.
Контору связи перевели на казарменное положение.
И еще одна страница воспоминаний. Она — о первом столкновении с врагом, как говорится, лицом к лицу.
«Однажды мы с новым мастером Петей Басовым, принятым недавно к нам на работу, пошли на повреждение в Великий Двор. Недоходя до станции мы увидели на столбе человека. При нашем оклике он съехал со столба, выстрелил и скрылся в кустах. Басов поднялся на столб и обнаружил... надрезанную проволоку. Стало ясно, что это за субчик.
Между тем со стороны Савелова показался поезд и как бы висящий над ним самолет. С паровоза были поданы короткие гудки. А с самолета посыпались бомбы. Состав раскололся, и из разбитых вагонов посыпались небольшие ящички, узлы-посылки... В то же время простучала пулеметная очередь. Паровоз остановился. Вместе с тем в нескольких метрах от нас (мы залегли) упал трехлопастный винт «юнкерса», а сам самолет закачался и, резко снижаясь, рухнул в лесу.
Вначале мы было ринулись к станции, но вскоре остановились. Басов залез на столб, подсоединил к линии телефонный аппарат и сообщил об увиденном в контору.
Затем мы направились в лес. Идти пришлось сравнительно долго. И вот перед нами открылась поляна с одинокой березой, возле которой, уткнувшись носом в землю, лежал вражеский бомбардировщик. Подойти к нему было нельзя: самолет горел, рвались патроны.
Мы знали по описанию, что экипаж «Ю-88» должен состоять из четырех человек. Двоих мы видели. Один из них лежал возле самолета в неестественной позе, не двигаясь. Ноги второго летчика, одетые в высокие ботинки, торчали из люка поднятой вверх хвостовой части самолета.
Около плексигласового колпака, отброшенного от самолета, мы увидели третьего. Правая рука у него висела как плеть, нога была согнута вперед под острым углом. От врезавшихся очков глазницы его были синими и делали его страшным.
Возле колпака было жарко, но мы с Басовым подползли к летчику и, схватив его за пояс, оттащили в лес. Здоровой рукой он показывал нам четыре пальца, сгибая три из них и показывая на лес. При этом приговаривал: «Шнель!, Шнель!» (что это значит, мы знали из разговорника). Мы догадались, что в лесу был четвертый.
Примерно через час сразу с двух сторон послышался шум. С одной стороны показался комбат истребительного батальона Иван Сергеевич Романов, а с ним еще двое, один из которых был в летной форме. На его вопрос «Все?» мы ответили, что еще один там, в лесу.
С другой стороны на поляну хлынули бабы, их было много. Впереди их шел сухой, чернявый мужчина в шлеме, с наганом в руке. Это был председатель.
— Пошли! — кивнул ему Романов, и они скрылись в лесу, оставляя нас с пленником и бабами, которые чуть было не учинили самосуд над немцем.
Четвертого из экипажа притащили мертвым. Но в руках у Романова был планшет.
— Молодцы! — похвалил нас командир истребительного батальона.
О Романове я уже знал, что он чекист и имеет орден за финскую кампанию.
А вскоре мне пришлось и служить под его началом».
Перед тем, как пойти в истребительный батальон, комсомолец Володя Липин беседовал в райкоме комсомола все с тем же Сергеем Николаевичем Ирисовым и опять же с Романовым. Согласие дал. И вот настала пора прощаться с родной конторой связи, которая два года назад приняла его как своего.
Правда, новое место было недалеко, всего через площадь, в бывшей церкви. Но теперь он уже становился бойцом, «ястребком», как здесь говорили, готовился к фронту. Форменную почтовую одежду, которой Володя так дорожил, велели сжечь в топке. А одели в солдатскую форму, окрашеную почему-то в коричневый цвет. Володя попал в отделение к высокому краснощекому Васе Смирнову, талдомчанину.
О том, что представлял из себя истребительный батальон, «Заря" только в этом году уже рассказывала дважды, и нет нужды повторяться. Разве только несколько эпизодов, связанных с самим Володей. ВНИМАНИЕ: АБВЕР!
Как-то работники райотдела НКВД показали нам фотографию, на которой был изображен человек, одетый в кавалерийскую тужурку, с гладко зачесанными волосами и решительным взглядом.
— Вам надо запомнить его,— объясняли нам. — Телеграмма из Москвы гласит, что это особо опасный преступник. Скорей всего он вооружен, и тут нужна осторожность. Самое главное, чтобы он не ушел. Это человек с той стороны, человек абвера.
Об абвере мы тогда знали немного, в том числе и о специальном полке «Бранденбургский», очень активно действовавшем в ту пору. Его диверсанты взрывали мосты, рвали линии связи, убивали веннослужащих...
К Талдому фронт еще не подошел вплотную, но враги скрывались и действовали и здесь. Вся борьба с ними легла на местные органы безопасности и вот на истребительный батальон. Для более оперативной работы у нас был создан кавалерийский взвод. КАК ИНОГДА БЫВАЕТ
Однажды задержали преступника. Его привели после полудня и поместили в КПЗ. Туда потребовали караул от батальона.
В отделении, которому была поручена охрана, был боец Лохманов, уже пожилой. У него было большое несчастье: накануне из письма он узнал, что погибли двое сыновей. Сейчас он сидел на козлах, на которых пилят дрова, и плакал... Но служба есть служба, и кто-то назначил его в караул под утро.
Над городом было туманно.
Заключенный в КПЗ постучал в дверь:
— Слушай, старик, пусти до ветру, сил нет!
Лохманов открыл дверь и, взяв на изготовку винтовку, повел задержанного к стоявшей в углу двора деревянной уборной, возле самого забора.
Ждать Лохманову пришлось долго. На вопрос «Скоро ты там?» он не получил ответа. Когда Лохманов оторвал покосившуюся дверь, он увидел, что там никого нет. Он замер от ужаса.
Лохманов дважды выстрелил в воздух.
Батальон, поднятый по тревоге, ушел на поиск. Позвонили в почтовые отделения, колхозы.
Преступника обнаружили в Ахтимнееве. У него уже были документы убитого им колхозника. Группа привела и еще одного — черноволосого, небритого, широкого в плечах, большого роста. Со связанными руками, он смотрел на окружающих волком.
Москва затребовала задержанных к себе. Конвоировать их до талдомского вокзала пришлось и мне. И, надо сказать, они предприняли попытку к бегству, но на этот раз безуспешно. ПЕРВЫЕ БОИ
— Слушай, Володя, в Москву поедешь, сводку свезешь, — сказал мне начальник штаба истребительного батальона Михайлов.
Когда я пришел на станцию Талдом, там стоял эшелон с трофейными танками. Долго не раздумывая, я залез в один из них и скоро ехал к Москве.
К Яхроме мы подошли за полдень. Пушечные выстрелы заставили меня высунуть голову из люка. Эшелон остановился. Прямо на вокзал двигались шесть немецких танков, стреляя на ходу. Около полотна залегла жиденькая цепь наших солдат.
— Отсекли пехоту! — кричал молоденький лейтенант бронебойщикам. — Лезьте поближе к танкам, не бойтесь... А ты чего башку высунул? — крикнул он мне. — Давай сюда, бей по фрицам!
С пехотой покончили быстро. А с танками расправились батарея и бронебойщики, и вдруг стало тихо.
Я сидел и переживал чувство первого боя, настоящего. Из задумчивости меня вывел тот же лейтенант:
— Слушай, а откуда у тебя такая коричневая форма? Ты не фриц случайно?
— Нет, я — истребитель! — ответил я ему.
— Да ты же вроде не самолет...
И общий хохот заставил меня смутиться.
— Ну, а документы ты все же покажи! — потребовал лейтенант.
Я показал ему документы и пошел к своему эшелону, паровоз которого уже пускал пары...
В Москву мне потом приходилось ездить несколько раз — проходил краткосрочные курсы противовоздушной химической обороны - но с немцами больше не встречался. ПРОЩАЙ, ТАЛДОМ!
Пришел приказ: меня направляли в другой батальон командиром взвода и комсоргом.
— Ну, ты хоть чему-нибудь у нас научился? — спросил меня Романов.
— Научился, Иван Сергеевич. Спасибо за все!
Я прощался с Талдомским истребительным батальоном. Сходил и на радиоузел, где уже не было Саши и Жени — они ушли на фронт. Пожал руку Анечке Струковой.
Садясь в поезд, я мысленно поклонился Талдому, древнему деревянному городку, который научил меня жить, дал мне первые уроки мужества. Я прощался с городом, ставшим мне родным и близким.
— А что вы скажете о Зине Голицыной? — задал я свой сокровенный вопрос Владимиру Константиновичу уже через сорок лет. — Ведь Вы вместе с ней служили в истребительном батальоне.
— Помню, как-то после полудня поступили сведения о высадке вражеского десанта, когда батальон занимался строевой подготовкой. Быстро собрав группу, комбат вместе с комиссаром вышли по направлению к реке Дубне. Вернулись поздним вечером. В операции отличилась Зина Голицына: ею был засечен один из парашютистов. На нее мы, комсомольцы, стали равняться.
После того как я вернулся с курсов в Московской школе ПВО по химической обороне, Зины в истребительном батальоне уже не было. Она была направлена на Калининский фронт в разведотдел 22-й армии. С ней в тыл врага ушли Клава Комолова и Клава Тишина... Потом пришла весть о героической гибели Зины...
К сожалению, слишком короткое время было отпущено быть вместе с Зиной. Считаю своим долгом, долгом памяти собирать материалы о ней и пропагандировать ее подвиг среди молодежи.
После Талдома у Владимира Константиновича была впереди почти вся война. Была Тула, была Калуга, был Гомель, был Кенигсберг... И была особая служба у него — в оперативных войсках. «Читайте «В августе сорок четвертого» Владимира Богомолова, говорит Владимир Константинович. — Там много схожего с моей обстановкой».
В личном деле Владимира Константиновича любопытна графа «образование». Четыре класса он, как мы говорили, окончил в Кинешме еще до войны. А вот знаниями с пятого по девятый класс овладевал во время войны, на фронтах. Сдавал за эти классы экстерном в московской школе рабочей молодежи, что на улице Каляевской. Девятый и десятый классы закончил уже после войны в Ленинграде.
Впрочем, служба для него не окончилась в 1945 году. С 1945 по 1949 год он помогал укреплять Советскую власть в молодой Литовской республике. Это значит: участвовал в борьбе с политическим бандитизмом, с националистами. Так что и Прибалтику на карте Родины он может назвать своей.
А с пятидесятых годов — Ленинград. Здесь он учился в институте — на радиомеханика. Правда, высшее образование не завершил. Но работал по этой специальности на ответственных заданиях. Пришлось быть рядом и с крупными учеными.
Сейчас на конвертах с письмами Владимира Константиновича Липина значится обратный адрес: Казань, ул. Ш. Усманова... В столице Татарии живет и работает уже свыше двадцати лет. Он электроник высшей квалификации в научно-исследовательском институте фотокино-промышленности. У него всегда были общественные нагрузки, сейчас он хлопочет как внештатный инспектор народного контроля.
Главным же своим общественным делом он считает патриотическое воспитание молодежи. У Владимира Константиновича страстное желание — донести до молодежи всю героику дел своего поколения, донести непосредственные впечатления от заветов таких замечательных большевичек, какими были его бабушка Мария Алексеевна Анучкина, Надежда Константиновна Крупская, Александра Михайловна Коллонтай.
И он выступает на эти темы в молодежных аудиториях. Пишет воспоминания для Талдомского райкома комсомола и нашего краеведческого музея. Приезжает из Казани в Северную среднюю школу на встречу с бывшими бойцами Талдомского истребительного батальона. Он высылает в эту школу, в ленинский музей, материалы о жизни Владимира Ильича в Казани.
И еще. На своих воспоминаниях, как отмечает Владимир Константинович, он воспитывал своего сына и троих приемных детей.
Разные были в жизни этого человека обстоятельства, и представлялись разные возможности. «Но я хочу оставаться только рабочим, и не больше. Я люблю свой рабочий класс и горжусь этим. Мне близок простой народ, наш советский человек, со своим горем и радостью. Ради этого я и живу».
Вот, пожалуй, и весь наш совместный с Владимиром Константиновичем Липиным рассказ о его собственной судьбе. Рассказ о человеке, у которого жизнь сложилась на просторах большой Родины и для которого маленький Талдом стал второй родиной. С нашим городом он свиделся вновь через сорок лет. И еще раз приехал сюда через сорок один год на нынешнее 9 Мая. И до сих пор взор его обращен с свою тревожную молодость.
До новой встречи! В. САВАТЕЕВ.
"Заря"
1982 г. |
