ПАМИР
Не сходе агроном делал доклад. Говорил он о пользе перехода к многополью. Говорил веско и понятно, что не часто случается с агрономами, — сплошь из прочных, близких мужицкому глазу примеров сколотил недлинную речь, меткими примерами в гроб вогнал лядащую трехполку, цветами близкой - протянуть только руку — выгодности разукрасил картину многопольного севооборота. Кончил. Довольный умным своим «подходом», предложил задавать вопросы, высказываться.
Сход молчал.
Агроном ждал, пощипывая бородку. Повторил: дело серьезное, надо обмозговать всем обществом.
Сход молчал и почесывался разноцветными — в краске — перстами.
Недоумевая, агроном предложил в третий раз: что же вы, граждане?..
Тогда из толпы вышла баба. Поправив у висков полушалок, степенно вздохнув, но, тая в глазах веселый огонек, она сказала кратко:
—Эх, кормилец, ты вот разъяснил бы, как нам каракуль на полосках наших выращивать, мы бы тебе спасибо сказали. А вики-мики твои — это нам ни к чему. Некогда при нашем деле ими заниматься. Наша бы воля, так мы не то что на семь полей, на однополье бы перешли. Вот тебе и весь сказ!
Было это в селе Квашонки Ленинского уезда, той же волости, Московской нашей губернии.
Исстари Квашонки и 20 деревень вокруг промышляют скорняжеством, издавна все хозяйственные чаяния квашонковцев закутаны в лисьи меха и овечьи шкурки. И, хотя все скорняки имеют земельные наделы, хлебопашество для них — так, «промежду прочим».
Где уж тут думать о селекционных семенах и корнеплодах, когда фундамент домохозяйства, предмет всех забот, щедрый источник дохода — промысел.
Скорняжные Квашонки — островок, хотя и вмещающий до 50 процентов всех скорняков Союза. Кругом, сплошь на весь уезд и дальше, на северо-запад, до Волги расплеснулось башмашное, кустарное то же море. Но и башмарь, как скорняк, брательник его, с тем же холодком отчуждения глядит на свои заболоченные, кочковатые угодья. Нет в нем исконной мужицкой тяги и страсти к земле, к ее рассыпчатому, жирному естеству. Он — менее крестьянин, чем тот подольский, серпуховской, богородский (ныне — ногинский) мужик, который уже, стоя у грохочущего станка, у бушующей вагранки, мечтает о новой веялке и даже об увеличении запашки.
Поглядите на эти нескончаемые вереницы башмарей, шагающих вечерком под воскресенье по мучительным, раскисшим дорогам с коробами и корзинами на спинах — в Ленинск, на обувной базар, послушайте разговоры в ленинской, тарусовской, вербилковской чайной, почитайте стихи старого башмашника-поэта Ивана Сергеевича Романова, воспевающие шило, дратву и задник, — и вы поймете, что для туземца-талдомца нет бога, кроме башмака, и сам он - пророк его.
Семнадцать уездов заграбастала себе жадная до периферии Москва. Каждый из семнадцати имеет свой облик, свою славу, свое искореняемое горе. Но шестнадцать из них можно, в сущности, исчерпать в двух словах: поля и фабрика. Фабрика, наступающая на поля, — поля, захлестывающие фабрику. И по схожей, выверенной годами схеме развиваются все шестнадцать, живут по общим для всех и затвердевшим «линиям» — советской, партийной, профессиональной, кооперативной, применяют одни и те же примерно (исключая детали) приемы строительства. И только семнадцатый, Ленинский, бережет свое кустарное своеобразие, в ста верстах от Москвы замкнувшись в особливый мирок.
Здесь — свои интересы, свои, чудные на взгляд «иностранца», типы работников-новаторов, порожденные десятилетиями индивидуально - отграниченного кустарничества, свои неожиданные «линии» строительства. Как некий обособленный Памир, покоится башмашная страна в пределах индустриально-земледельческого Подмосковья. И, как Памир, эта страна во всей ее самобытности еще не познана, не исследована.
А такое исследование, глубокое и детальное, необходимо для революционного вмешательства в быт и труд этого экономически-заскорузлого захолустья. И особенно нуждается в нем кооперация: именно она способна перелицевать, переделать старый Талдом в новый Ленинск, согласуя приемы своего активного воздействия с данными научного изучения района.
Вот почему никого не должен удивлять тот факт, что в Доме Ленинского интегрального союза кооперативов разместилась организация, носящая несколько напыщенное, но оправданное имя: «Ассоциация изучения производительных сил Ленинского района». ДВА ИНТЕГРАЛА
В Ленинск на базар приехал для закупки обуви астраханский купец Шитиков. Не в первый раз увидели Шитикова талдомцы. Знавали они его еще в те времена, когда в желтом сиянии миллиона царил он обувным королем в нижнем Поволжье. Частенько наезжал тогда Шитиков с приказчичьей опричниной на талдомские ярмарки и базары, за бесценок хапал тысячи пар, не особо разбираясь в добротности. («Я и картонные спущу!»), оставляя не одну красненькую в талдомских трактирах и иных заведениях. Потом — в известно какие годы — сгинул Шитиков. Ни слуху ни духу. Не мелькала больше его пышная борода в талдомских, ленинских теперь, переулочках. Да и борода-то, где бы она ни таскалась в эти годы, наверняка, утратила былую
пышность.
А теперь вот он приехал снова. Маленько пожелтевший, пообвисший, но хваткий и прыткий пуще прежнего. Память о нем выжила в головах башмарей. Все ему тут знакомые. Все его — почтительно, по батюшке, он иных — ласково по матушке.
Встретились на базаре Шитиков и башмарь-одиночка, сутулый, рыжеватый, как все. Разговор—разговором, дело—делом. Ударили по рукам на сотню пар. Лезет Шитик а карман за бумажником (как в оные времена, важен и пухл бумажник):
- Вот тебе, Семеныч, половина. Копеечка в копеечку. Ну, а на протчее... на протчее я тебе к Михал Михалычу записочку напишу. Он тебе и мучки, и чайку, и сахарку отпустит. У нас с ним свой расчет.
— Это ж, как милость ваша будет, Иван Кузьмич...
Шитиков — не один. Оравами слетаются на ленинские базары обувщики-коммерсанты из Поволожья, из Сибири, со всех краев нашей равнины. И крепкая, кровная смычка установлена между ними и здешними Михал-Михалычами — маленькими бакалейщиками и мучниками. Пользуясь былыми «приятельскими» связями, проторенными дорожками, мог бы в жилистых, крючковатых лапах защемить кустаря-одиночку этот краснорожий «тоже интеграл». Если бы...
Если бы не интеграл всамделишний — кооперация.
Для того, чтобы частникам — скупщику и торгашу, сплетающимся в дружеском объятии, противопоставить сильную и гибкую кооперативную систему, для того, чтобы создать единый оперативный и организационный штаб, и потребовалось скрепить прежде раз розненные кооперативные отряды — промысловый, потребительский, кредитный, сельскохозяйственный — в один районный союз кооперативов. Здесь, в кустарной стране, старый кооперативный клич «В единении — сила» получил новое, свежее содержание. Благодаря такому единству центра, благодаря союзу союзов ленинской кооперации удалось добиться многого на обоих важнейших участках своей борьбы: в постановке снабжения кустарей кожевенными товарами, в организации закупки и сбыте готовых изделий — с одной стороны, в потребительской торговле — с другой.
Уезд уже приобрел прочную кооперативную окраску. В этом нетрудно убедиться, стоит только почитать вывески по ленинским улицам, потолкаться на базаре, проехать по важнейшим башмашным селам. Кооперация прет изо всех щелей. И цифры подтверждают: в закончившемся хозяйственном году на долю частного «интеграла» пало не более 15 процентов общего торгового оборота в уезде.
Но, если по части промысловой ленинская кооперация уже сумела приспособиться к требованиям жизни, то по части потребительской изъянов и срывов предостаточно. Объясняются они в некоторой мере общими для всей советской кооперации незадачами. Но еще большую роль здесь играет все то же своеобразие местных условий, местного спроса, местного потребителя.
В чем же залог совершенствования потребительской кооперативной торговли?
В пристальном изучении своего потребителя-башмаря. БЫВАЛЫЙ НАРОД
Башмачник с выручкой заходит в кооперативную лавку. Спрашивает того, другого, третьего.
— За сколько прикажете? Есть за рубль, за восемьдесят, за шестьдесят пять...
— Давай за рубль, только чтоб получше было...
Получше... Вот главное требование, предъявляемое кустарем к своей кооперации. И немудрено: башмари — народ тертый. Редко, кто из них по пять, по десять и больше годов не пробашмачил в Москве, в Питере. Знают столичную торговлю. В товаре разбираются. И супротив русского правила — хоть гнило, да дешево — для хорошего деньгой не дорожат. Модный ныне вопрос о качестве товаров для ленинской кооперации — проблема первейшей важности.
Тоже и с ассортиментом... Когда башмарь при деньгах, он и на хорошую закуску к горькой не поскупится:
— Балычка? Давай балычка. Скумбрию? Давай и скумбрию. Едали. Знаем, что за вещь.
А уж по части мануфактуры — разборчивость у кустаря самая городская. Покуда выберет себе на праздничный пиджак или бабе на кофту, весь прилавок запрудит кусками, все перещупает...
В городских кооперативных лавках и даже в сельских в Ленинском уезде в ходу и хорошие вина, и гастрономия, и добротные сукна. Огромен спрос и на самую что ни на есть «ширпотребу». Но только опять-таки... хорошего качества.
И еще одно важно: дай товар в срок. Как-то на масленице кооперация проштрафилась: не было подходящей для блинов муки (плохой не берут). Можно себе представить, как отозвался такой изъян на отношении требовательного и строптивого башмаря к кооперации, можно себе представить, как ликовал частник.
Да и сейчас вот, когда миновала полоса предосеннего затишья в обувном сбыте (июль—август), когда у башмаря опять появляются в кармане деньги, когда он, управившись с немудрящим своим урожаем, снова «садится на липку» и начинает лучше есть, лучше одеваться, у кооперации — нехватка за нехваткой. Heт махорки (как и повсеместно), нет подсолнечного масла, нет или мало пшеничной муки, рафинада, галош, пиджачной «черноты».
— А можно бы сейчас торговать хорошо, — горюют кооператоры, — только вот эти перебои мешают.
Кустарный район вообще — хорошее поле для кооперативной торговли. Кустарь-крестьянин и в производственном, и в потребительском отношении более «рыночен», чем «просто» крестьянин даже такого экономически передового узла, как Волоколамский. Но большая емкость кустарного рынка определяется также и самим размером бюджета кустаря. В то время, как средний годовой бюджет крестьянина «образцовой» Ярополецкой волости Волоколамского уезда приближается в нынешнем году к 1000 рублей, бюджет кустаря-башмачника, самостоятельного мастера достигает 1300 руб. (по данным выборочного об следования дер. Юркино, Ленинск, вол., типичной для всего уезда). А в наступившем хозяйственном году, в связи с урожаем в Поволжье (один из важнейших для Ленинска рынков сбыта обуви), заработок башмаря будет, наверняка, еще выше.
Все это сулит хорошие перспективы для развертывания кооперативной торговли. И слово теперь - за самой кооперацией. «Шитиковщина»
Ленинская кооперация затеяла большое, для местного масштаба прямо историческое дело по «артелизации» башмарей-одиночек, по насаждению кооперативных обувных мастерских.
Судьба этого закоренело-кустарного края все-же — странная судьба. Здесь зависимость экономики от техники проступает в самом голом «аппетитном» для экономиста виде. Стоит только сравнить этот обувной район с текстильным, положим с Иваново-Вознесенским... Ивановские кустари-прядильщики, ткачи, ситценабивники, опередили талдомских и кимрских башмашников на три четверти столетия, расставшись с промыслом и став прародителями текстильного фабричного пролетариата. Причина тому — раннее рождение машинизованной текстильной техники. Механизация обувного производства, наоборот, — новинка, дело двух последних десятилетий. И потому-то десятки тысяч башмашников не расстаются до сих пор с шилом и урезником, не вылезают из кустарной азиатчины.
Но они расстанутся и вылезут. Порукой тому - непреклонные законы производственного развития. И «вылезание» это пройдет для них счастливей, чем для их экономических собратьев — ивановских «платочников».
Если те, проломив кустарную скорлупу, сразу попали под полукрепостническую, жестокую руку Гарелиных и Кунаевых, то этих ждет совсем другое русло.
Этих берет в свою артельную обработку ими же созданная кооперация для того, чтобы потом передать социалистической обувной фабрике.
Село Тарусово, верстах в 30-ти от Ленинска. Один из важнейших башмашных центров. Сильный кооператив, входящий в уездное объединение, и, как все — интегральный. Создан год тому назад из слившихся воедино потребкооператива и кредитнопромыслового товарищества. Содержит свои обувные мастерские, где к зиме будет сидеть более 500 башмашников. Кроме того имеет сеть башмарей-квартирников, которых снабжает материалом, принимая затем от них готовые изделия.
От объединения промысловой и потребительской деятельности кооператив выиграл. Бойко торгует. Снабжает МСПО дамской обувью. Заботится о повышении качества изделий, ополчившись на известную картонную славу талдомского башмака. Пользуется большим влиянием среди всего кустарного населения волости, которое с охотой идет работать в мастерские кооператива, обеспечивающие кустаря от резких колебаний сбыта. Но...
В правление кооператива приходит мастер рассчитываться за пошитые башмаки. В руке у него — складской ордер: столько-то пар принято.
И член правления пишет «резолюцию в лавку»: выдать на такую-то сумму продуктов.
Члены правления сами заявляют:
—У нас мастеровые деньги на руки почти не получают. Пожалте в лавку. Как-же: ведь у нас интеграл...
Результат?
В правлении вечно — толкучка. Мастеровые клянчат. Тому на полтинник «кредитку» — в кооперативную чайную чаю напиться. Другому — в лавку. Третьему — авансик на лечение.
Мастерица - заготовщица жалуется:
— Денег не вижу месяцами.
Никаких сроков расчета с работниками не установлено. Все — «по-домашнему».
Эта «система», несомненно, чревата худыми последствиями для важнейшего дела — собирания кустарей в кооперативное целое. Это — опасный уклон в сторону «переинтеграливания».
Конечно, многое в таком порядке вещей естественно. Кооперативному мастеровому некогда и незачем часто закупать продукты и предметы первой необходимости где бы то ни было, кроме своей кооперлавки. Он и сам с радостью пойдет на забор в кредит, под получку. Но эта получка-то все же должна существовать. Недопустимокустаря, взрослого работника, лишать свободы распоряжения своим заработком. А вдруг, представим себе, он захочет купить в Москве гармонь-трехрядку. И он имеет на это право. Денег же ему не дают или дают тогда и столько, когда захочет левая нога правленца.
Это уже пахнет лжесемейными приемами Шитикова, пишущего «записочку» к Михал Михалычу. Так можно оттолкнуть от мастерской кустаря. Кустарь решит:
— Работаю я в одиночку — и сам себе голова. Сошью, продам и делаю с деньгами, что хочу. А кооператив — кабала.
Сознательные мастеровые кооператива ворчат против такого «домашнего» порядка расчета. И не зря ворчат.
Нельзя сказать. чтобы тарусовские кооператоры из каких-нибудь особо эксплуататорских побуждений сохраняли эдакую систему. Просто шитиковские традиции расплаты с кустарями очень уж укоренились в головах и самих башмарей, и их организаторов.
Очевиден большой соблазн именно для интегрального кооператива —«в целях оживления потребторговпи» навязывать товары своей промысловой клиентуре. Но это капиталистический прием. Тарусовские и все ленинские кооператоры должны задуматься над опасностью такого извращения. ТРАКТИР — ОТПРАВНАЯ ТОЧКА
Не случайно, что на квашонковском сходе выступила только баба, и именно она «поддела» агронома, выразив мужицкое «общественное мнение». Баба для кустаря — большое дело.
В производстве она искони монополизировала большую и сложную область — заготовку. У одиночки, у квартирника, заготовками занимаются жена, дочь. В мастерской, по традиции, заготовочное отделение сплошь пестреет яркими кофточками, сияет веселыми девичьими глазами.
Не от этой ли существенной роли женщины в промысле — ее отличительная в башмашной деревне бойкость и самостоятельность? Не отсюда ли какая-то особая «интеллигентность» девушки-кустарки, приближающая ее уже к типу фабричной работницы, да притом работницы не отсталого текстильного производства, а какого-нибудь специфически городского, кондитерского, положим?
Есть уже в Ленинском уезде и самостоятельные мастерицы - художницы, шьющие всю пару целиком.
Правда, таких немного.
Жена и дочь башмаря, как и «чистоземледельческая» крестьянка, волокут на своих плечах обузу домашнего хозяйства Они же больше мужиков работают не поле. Это кладет преграду промысловому развитию женщины, оттесняя ее от верстака и швейной машинки — в угол, за печку.
Но у башмаря есть одна — тоже столичная, «отхожая» — привычка: он любит трактир. Без чайной — жить не может. И – что совсем было бы дико для мужика-хлебопашца и даже для городского рабочего — частенько является в трактир с супругой, попить чайку вместе.
Тарусовский кооператив открывает, кроме чайной, столовую: за четвертак — обед из двух блюд. Ходить туда будут сами мастеровые. Но за ними потянутся и одиночки.
Все это разрозненные вешки одной большой кооперативной проблемы.
Звенья ее, которые замкнутся в далеком, быть может, будущем, таковы: общественное питание — поворот женщины «лицом к промыслу» — коммуникация быта. ДЕРЕВЯННЫЙ САМОЛЕТ
По болотам и поймам, по хлипким торфяникам, по облысинам гнилых перелесков раскидала башмашная страна свои трудолюбивые и гулящие села, В селах, по избам, терпеливо согнувшись над приземистым верстаком, в скудном свете коптилки сидят башмари за работой. Сидят всю черную осень, всю долгую зиму. И здесь, у верстака, в одиноких головах зачинаются длинные, причудливые мысли, родятся узорчатые песни.
Башмарю есть когда пораздуматься над том, «как жизнь происходит». У него своя, «кустарная», витиеватая философия, странные замыслы, чудные затеи.
Лет двадцать пять тому назад один деревенский башмарь надумал построить из дерева самолет. Долго корпел над ним, как над башмаком. Все село смеялось. Построил. Пробовал полетать с крыши амбара. Упал.
Жив этот башмашный да-Винчи и посейчас. Только хромой ходит.
7-го ноября, в день восьмилетия революции, близ Ленинска, на торфяных болотах открывается электростанция, которая будет обслуживать район радиусом в 30 верст. Впоследствии предполагается довести мощность станции до 10.000 лошадиных сил.
Будут освещены деревни. Есть намерение использовать энергию для механизации кооперативных обувных мастерских.
Процесс башмашного производства даже в мастерских пока очень слабо дифференцирован. Выделены в специальные руки только отдельные крупные элементы: кройка, заготовка. Остальное — всю пару целиком — делает мастер с одним-двумя учениками. Руководители ма стерских уверяют, что при ручной работе размельчить процесс труда невозможно. Другое дело, говорят, при механизации.
Минуя дифференцированную мануфактуру, башмашные артели должны будут сразу шагнуть к злектрофицированной фабрике.
Пройдут годы — и исчезнут последние башмари-одиночки, мастера-художники, вкладывающие в свой изящный, стройный ботинок не только ремесленную мысль, но и творческое переживание. Иссякнет и самый тип башмаря-мечтателя, балагура и потомственного пьяницы. Люди, глядящие в прошлое, наверное, вздохнут, вспоминая об их кропотливом и тонком искусстве. Люди, глядящие в будущее, улыбнутся.
Ибо на металлическом самолете электрофицированной индустрии можно дальше улететь, чем на деревянном и кустарном. |
