В начале XX века в Талдоме насчитывалось 15 двухэтажных домов (низ — каменный, верх — деревянный). Они принадлежали купечеству и торговцам. А всего в городе было 300 домов, около двух тысяч жителей.
В домах победней большую часть занимала русская печка, непонятно, зачем строили большой холодный коридор. Для людей в доме оставалось мало места. Очень редко можно было увидеть у домов кустарник или фруктовые деревья. Вся жизнь обитателей села подчинена была одному: шить и шить башмаки.
В центре села были торговые ряды, церковь оригинальной архитектуры, с высокой колокольней. Рядом высилась пожарная каланча, с которой пожарник видел все село и окружающие деревни. В центре же располагались и лавки торговцев. Главная улица (Московская) от центра села тянулась до самого железнодорожного переезда. Культурных учреждений в селе не было. Одна из школ на два класса помещалась в небольшой комнате волостного правления. Учеников было 12 — 15. Учитель Николай Васильевич Симонов – злой и верующий человек.
В 1909 году на пожертвования городской головы г.Москвы Королева (выходец из деревни Горки) в Талдоме была построена еще одна школа — так называемая министерская пятиклассная школа. Была в Талдоме и больница на 10—12 коек, в которой служили врач, фельдшер и акушерка. Не помню точно, когда впервые показывали в Талдоме кино. Но сам я смотрел немую кинокомедию о пекаре то ли в 1912, то ли 1913 году. Показывали ее в наспех сколоченном из досок сарае неподалеку от площади. Зрительный зал вмещал всего 80 человек. Сидели прямо на досках.
Как и во всяком селе, в Талдоме было много чайных, на щади — трактир. Вывеска при входе гласила: «Портельная-трактир: распивочно, на вынос, с биллиардами. Ф.К.КИСЕЛЕВ».
В базарные и праздничные дни здесь было невообразимо шумно: и ругались, и смеялись, и плакали, и песни пели... Шумливых усмирял вышибало — слуга-официант дядя Федя. Подвыпивший с легкой руки вышибалы летел ступенек тридцать вниз со второго этажа, пока не останавливал свой полет, растянувшись на дороге.
Была еще чайная Ляпина в доме бараночницы Анны Акимовой. Ляпинские пироги с грибами и грибной подливкой многих сюда заманивали. Держали чайные Николай Смирнов, Дмитрий Акимов, Николай Бендрышев.
Одна чайная, находившаяся по дороге на Ахтимнеево, ласкательно называлась «Отрада». Принадлежала она Самохвалову. За буфетом иногда можно было увидеть двух полных девиц, дочерей хозяина. Лица этих девиц были белые и румяные и дышали неподдельным здоровьем. Люди сюда ходили какие-то тихие. Пили чай с
лимоном или вареньем, или со знаменитыми нефедовскими баранками.
Выпекали их у нас в Талдоме в доме Булочникова. Пекарь и подручный в жаре и духоте трудились, не разгибаясь. А баранки, которые они выпекали, славились не только в Талдоме и окрестных деревнях. Приезжие из Москвы говорили, что там таких не купишь, и захватывали с собой талдомских гостинцев.
Кроме чайной, была в Талдоме пивная и казенная винная лавка, где продавалась только белая пятидесятиградусная водка.
Возле этой лавки часто можно было видеть одних и тех же мужчин в необычной одежде и обуви: в стоптанных рваных башмаках, в старомодных пиджаках, а то и в дамских кофтах, в шляпах или фуражке с большим разлохмаченным козырьком. Называли их златоротцы. Постоянной работы у них не было. Всегда готовые подмести, убрать, сбегать, лишь бы «клюнуло», кто-нибудь угостил бы водкой.
С осени, с наступлением холодов и дождей, уныние и скука приходили на талдомские дворы. В это же время все чаще раздавались плач и вопли матерей и солдаток, отправляющих рекрутов-новобранцев в царскую армию.
Незадолго до приезда приемной комиссии из Калязина призываемые в царскую армию заканчивали башмачное ремесло. Родители покупали новобранцу яловичные сапоги, черные брюки, пиджак на вате, шапку — в зависимости от средств или каракулевую, или вязенковую, неизменный жалкий башлык, который носили концами назад. От многочисленной толпы этим и отличались новобранцы.
Ежедневно рекруты из окружающих деревень приходили в село Талдом. Они, предчувствуя многолетнюю неволю на царской службе, отчаянно пели и плясали под гармошку и бубен. Уставши, отдыхали прямо на мостовой, мощенной булыжниками неимоверной величины, запевали высокими срывающимися голосами:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья
А завтра рано, чем светочек
Заплачет вся моя семья… Приехавшая из Калязина приемная комиссия быстро заканчивала свою работу. Назначался День отъезда «забритых» в Калязин, находившийся от Талдома в 50 километрах.
Печален был день отъезда новобранцев. На окраине села Талдом гуськом стояли подводы, далеко занимая дорогу на Карачуново. А возле подвод... И плачут, и обнимаются с родителями, женами, братьями и сестрами. И тут же заливаются гармошки. Гремят бубны. Такие проводы были каждый год.
Приемная комиссия часто признавала негодными для службы — глухими, со слабым здоровьем сыновей купцов и торговцев. В сентябре 1914 года, когда уже шла первая мировая война, в разных местах Талдома появились три листовки, в которых говорилось: «Почему Смирнов Николай Степанович и другие богачи не берутся в армию? Богатые — вот почему! Мы тоже не пойдем!»…
Старшина Михаил Кузнецов собравшейся толпе разъяснял: Смирнов — толстовец, такие люди за оружие не берутся. Все три листовки старшина сорвал. У купца Степана Смирнова было пятеро сыновей, в том числе трое из них были возраста, подлежащего призыву. Но ни один из них в армии не был. Близкие родственники Смирнова тоже в армию не брались. У каждого врачебная комиссия находила какую-нибудь болезнь.
Солдатки, оставшись одни, жили впроголодь. Мужья с фронта сообщали плачевные вести: «Патрон нет, ружей нет, а иди в атаку, да в сапогах без подметок».
Обстановка в тылу и на фронте накалялась. А. СЕЧИНСКИЙ. г. Москва. |
