Автобиографические записки талдомского купца Волкова (продолжение)
Глава 3
В вышеописанных двух предприятиях, по гамбургскому делу и по продаже шагрени, я ужасно много рисковал: в покупке тем, что давал мастерам материал без всякого обеспечения на целые тысячи. Покупая шагрень и прочие товары, я давал задатки и выкупал без осмотра товары на суммы, выражавшиеся десятками тысяч рублей, а в продаже рисковал посылкой на места требований выделанной союзки без денег. Каждую минуту я ставил на карту все мое материальное благополучие. Риск был громадный! Но во все время ведения этих дел я никем не был ни в продаже, ни в покупке обманут, не считая очень редких случаев, не могущих иметь никакого влияния на общий ход дела. Результат от этих двух операций превзошел самые смелые мои ожидания: мы сделались обладателями (считая по деревне) очень большого состояния, и все, кто имел с нами дела, тоже нажили деньги. Люди, с которыми мне пришлось вести эти дела, оказались все безусловно честными, и, когда дела наши окончились, мы опять остались с ними хорошими друзьями.
К этому времени благодаря слухам о проведении здесь железной дороги открылось почти массовое обратное движение с отхожих промыслов местного населения. Основались здесь крупные мастерские. Явились молодые энергичные кустари новаторы, обещавшие открыть новые горизонты в кустарном деле. Потребовалась масса сырых материалов для выделки обуви. Очень естественно при моем настроении принять все это на веру, и я с жаром отдался этому делу! Я открыл мастерам-кустарям широкий кредит; я заботился об отыскании для их потребности самых удобных материалов. Я ездил за покупками всюду, входил в сношения с самыми крупными заводчиками и фабрикантами. Удобные материалы покупал большими партиями и в короткое время достиг возможности продавать в кредит на самых льготных условиях все материалы для обуви по ценам оптовых столичных складов и контор... Оставалось ждать плодов от такой постановки дела, и я был уверен глубоко, что они будут, и притом самые благотворные. Я жил надеждой, что и это, третье по счету наше предприятие даст такие же результаты, как и первые два, почему и вкладывал в это дело всю свою энергию и предприимчивость, рассчитывая иметь, кроме материальной выгоды, и новый круг друзей... О! как жестоко я обманулся! Вместо выгод я понес большие убытки, виновники же этих убытков сделались моими злейшими врагами.
Вот как это все случилось: кустари, видя, как дешево можно получать здесь сырые материалы и как легко дается кредит, начали несоответственно спросу расширять свои мастерские и, не соображаясь с доходами, увеличивать расходы. Начали строить новые дома, покупать лошадей, экипажи, шубы, ротонды, а главное, не стали следить за работой, предпочитая проводить время в трактире за бутылкой вина или бильярдной игрой. При такой постановке дела работа в мастерских, никем не контролируемая, шла очень медленно и обходилась очень дорого, продавать же обувь вследствие усиленной выработки приходилось дешевле и польза получалась самая незначительная, едва могущая покрывать расходы по производству. Все же семейные расходы и вышеуказанные траты на постройки и другие предметы должны были покрываться из других источников. Таким обильным и единственным источником послужил для них данный им кредит. В первые годы это было незаметно. Платежи, хотя и не сполна, были производимы, а отсрочки оных были очень основательно мотивированы: то запасом непроданной обуви, то неполученным расчетом за проданную обувь и т. д. Но с течением времени фальшь этих мотивировок все яснее и яснее выступала наружу, и наконец почти все, получившие от меня кредит, оказались не в состоянии оправдать свои обязательства. Потери мои в общей сумме выразились несколькими десятками тысяч рублей. Однако не в этом главная беда – деньги часто тратятся добровольно на разные дела, но с непременной целью получить или материальную выгоду, или какого-либо рода удовольствия. Беда моя и самое горькое разочарование заключались именно в отсутствии такого положения: потерявши целый капитал, я не только не имел от этого никакой пользы или удовольствия (хотя бы в виде благодарности, и то бы хорошо), но за этот самый капитал мои неплательщики, дабы оправдать в глазах публики свое поведение, стали клеветать на меня самой злейшей клеветой. “Обсчитал!” – кричит один, не желая платить 500 рублей; “Дорого брал, это не польза, а грабеж!” – кричит другой, не заплативши 50 тысяч рублей; “Да он и деньги-то, вероятно, нажил обманом!” – кричит третий, прожив данный ему кредит на пьянство и тому подобные вещи; “От трудов праведных не нажил бы палат каменных!” – кричат все вместе... Целый ряд лет эти недостойные люди трепали мое имя, как худую ветошь, и я не имел в своем распоряжении никакого оружия против их грязных выходок. С щемящей болью в сердце возвращался я домой каждый вечер и находил успокоение своему мятущемуся духу единственно в молитве к Богу.
В таком положении я находился, когда обрушилось на меня еще новое неслыханное несчастие, едва не погубившее не только физическое здоровье и материальное благополучие, но и самую честь и свободу мою! Несчастие это явилось в лице крестьянина деревни Сорокино Дмитрия Шальнова. Он покупал у меня кожевенный товар и в уплату давал покупательские векселя, ставя на них свой бланк. Дело это в моей торговой палатке всегдашнее, обыкновенное. Векселя третьих лиц с бланками наших покупателей я всегда брал и по обыкновению ставил на них свой бланк и оплачивал ими покупку кожевенных товаров. Векселедержатели извещали о сроке платежа векселедателей и получали платежи своевременно. Не так вышло с векселями Шальнова. Векселедатели, значащиеся на векселях, получив повестки о дне платежа, заявили кому следует о том, что они Шальнову векселей не выдавали. Векселедержатели известили меня об этом и потребовали платежа по векселям. Я, как бланконадписатель, обязан был деньги за эти векселя уплатить и, оплаченные, вместе с протестом представил их прокурорскому надзору, прося возбудить против Шальнова уголовное преследование за мошенническую проделку, козлом отпущения которой был я, и позволения взыскать с него выданную за эти векселя сумму. Каково же было мое удивление, когда вместо роли потерпевшего в поданной мне повестке я значился обвиняемым в соучастии с Шальновым по сбыту фальшивых векселей! Отобрана была с меня подписка о невыезде, и я отдан был под надзор полиции в лице здешнего урядника. Страшное негодование закипело в моем сердце на всех, от кого зависело мое обвинение. Вера в правосудие потерялась в моем сознании настолько, что я не хотел даже защищаться, считая защиту бесполезной пред людьми, так легко, без проверки фактов опозоривших честь мою.
Но это было только первые дни после получения повестки, а потом мысли мои стали принимать совсем другое направление и я стал молиться: Господи, дай мне силу с твердостью вынести такое жестокое испытание, дай мне столько воли, чтобы и в этом положении быть покойным душевно и не впасть в уныние! Так и было! Во все время производства следствия я чувствовал себя очень хорошо и готов был терпеть все, что бы со мной ни случилось. Сознание моей невиновности меня поддерживало настолько, что я способен был не только сам быть в хорошем расположении духа, но даже жалеть своего обидчика, сгорающего жаждой делания зла из чисто сатанинского чувства. Жалко мне было и тех, от кого зависело привлечь меня к ответственности как обвиняемого, жалко за потерю веры в их действия, какой я до сих пор был проникнут. Но вот меня вызывают в камеру судебного следователя. Не зная ничего об обстоятельствах, послуживших привлечению меня к уголовной ответственности и надеясь на свою полнейшую к этому делу непричастность, я отправился к следователю в самом покойном душевном состоянии. Но едва я переступил порог камеры его и услышал “Ваше дело плохо, вы обвиняетесь в подлоге”, как хладнокровие совершенно меня оставило. Жгучее чувство обиды наполнило мое сердце, и я незаметно для себя стал возвышать голос и говорить с раздражением. На замечание следователя о непозволительности такого поведения на допросе я отвечал, что никак не могу хладнокровно говорить о деле, касающемся моей свободы и чести, несправедливо, без всякого основания поруганной. Тогда следователь, видя глубокое нервное напряжение, вошел в мое положение и начал показывать мне те пункты, по которым я привлечен к ответственности, дабы я мог дать на них свое оправдание. И что же бы вы думали? Все обвинение было основано единственно на полнейшем незнании господами прокураторами и следователями самых элементарных форм и требований вексельного устава и торговой практики! Дело в том, что когда я подал заявление прокурору о деятельности Шальнова, то Шальнов подал, так сказать, встречную жалобу, прося прокуратуру признать меня его соучастником. И вот какие он представил основания. Пункт № 1: Волков принял от меня подложные векселя в уплату за товары. Пункт № 2: Волков все эти подложные векселя выкупил сам. Пункт № 3: Волков деньги по подложным векселям через посредство Торгового дома “Мартынов, Тунцов и Мутовкин” в Харькове с меня сполна получил и теперь ищет получить вторые деньги. Пункт № 4: Волков знал о подложном векселе, это доказывается тем, что он без моего ведома послал телеграмму в Москву торговцу обувью Столкинду с просьбой об оплате одного из подложных векселей за мой, Шальнова, ответ. Вот все, что представлено Шальновым в пользу моего обвинения как соучастника. Суд признал доводы, представленные Шальновым, очень вескими. На эти обвинения я сказал в свое оправдание следующее: на пункт № 1: векселя от Шальнова приняты в уплату за кожевенные товары на общих основаниях, как у всех кустарей мною принимаются, т. е. с его бланком; следовательно, верность подписи векселедателя проверена быть не могла и всегда оставалась на ответственности бланкоподписателя. На пункт № 2: векселя с моим бланком, почему-либо в срок векселедателем не оплаченные, выкупить обязан я – согласно вексельным правилам и долгим временем выработавшейся торговой практике; и если бы я хотя один вексель с моим бланком отказался выкупить, то рисковал бы потерять кредит в торговом мире, что равносильно закрытию торговли. На пункт № 3: с Торгового дома “Мартынов, Тунцов и Мутовкин” получены деньги не в счет оплаты векселей, а за проданные Шальнову кожевенные товары, в доказательство чего мною был представлен счет, подписанный Шальновым. На пункт № 4: телеграмма к Столкинду только писана мною по его просьбе, а подписана им, Шальновым...
Когда все это я объяснил судебному следователю и объяснения подтвердил своей подписью, то он сказал мне: “Вижу, что вы сделались жертвою печальной судебной ошибки и постараюсь разъяснить это недоразумение пред кем следует. Надеюсь, что ваша правда восторжествует”. Этими словами окончилась моя печальная аудиенция у судебного следователя, и опять потянулись скорбные ужасные дни, одно воспоминание о которых заставляет содрогаться все мое существо. Не в силах ждать естественного хода событий, я решился написать прокурору Московского окружного суда прошение, в котором, указывая на полнейшую неосновательность возведенного на меня обвинения, слезно, горячо просил снять с меня таковое... Убежденный ли тон прошения подействовал на господина прокурора, вновь ли пересмотрено было дело в суде, не знаю. Но после подачи прошения не прошло больше десяти дней, как я получил через Волостное правление прошение мое обратно с резолюцией господина председателя Московского окружного суда в следующих выражениях: “Экстренно, земской почтой. Объявить крестьянину села Талдома Дмитрию Ивановичу Волкову, что обвинение в соучастии с Шальновым в сбыте подложных векселей с него снято и свобода ему возвращена”...
На другой день урядник возвратил мне мою подписку о невыезде и подчинении полицейскому надзору. Таким образом, моя непричастность к этому позорному делу признана была судом. И хотя потом на разбирательстве дела в Москве (происходившем 20 марта 1901 года) Шальнов и его защитник самым нахальным образом бессовестными натяжками и обобщениями старались доказать мое участие в их грязном деле, они, конечно, не успели в этом. Слова судебного следователя вполне
оправдались: правда восторжествовала! Но что сделалось с бедным моим сердцем! Обманутый, оскорбленный, опозоренный, несколько лет служивший мишенью для бросания всякого рода грязи со всех сторон, я весь ушел в себя и чувствовал себя в положении затравленного волка. Общества я стал избегать. Все утешение мое было в молитве, чтении и семейном кругу... От природы одаренный оптимистическим настроением, привыкший видеть в человеческих действиях одно только полезное, честное, идеальное, я верил, что люди своими действиями могут достигнуть царства Божия на земле, такого общественно-бытового устройства, при котором воцарились бы любовь, справедливость, правда, прямодушие и прочие светлые качества души человеческой...
И вот я стал другой: нет того жизнерадостного, энергичного, идущего без рассуждения навстречу всякому предприятию человека, он умер в своих чувствах и воззрениях, а на его место стал человек с подозрительным, мрачным настроением, сторонящийся от всякого нового лица или предприятия и видящий во всех окружающих одних только врагов, прошедших, настоящих и будущих. Горькое, ужасное и притом бесповоротное совершилось перерождение! Логическим, легко объяснимым последствием такого положения в практической жизни явилось сокращение до минимума торговых операций в Талдоме и полное закрытие торговли в Кимрах... |
| Категория: Воспоминания | Добавил: alaz (08.11.2009)
|
| Просмотров: 873
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
