Послесловие, или «Сенокос в Дубровках»
В деревне Дубровки, на родине поэта, прозаика и публициста Сергея Клычкова, прошёл ежегодный праздник, посвящённый очередной годовщине со дня рождения нашего замечательного земляка. Сюда пришли не только многочисленные представители нашего района, среди которых — по сердечной привязанности и долгу службы — директор Талдомского историко-литературного музея Татьяна Федышина, зав. Домом-музеем Клычкова Татьяна Хлебянкина, сотрудники обоих музейных учреждений, но и гости из Москвы, Рязани, Дубны, Конаково, Яхромы, поэты, барды, научные и общественные деятели, филологи, историки, экологи. В празднике приняли участие глава Талдомского муниципального района Александр Роньшин и председатель комитета по культуре, физической культуре, спорту, туризму и работе с молодёжью администрации Талдомского муниципального района Фания Мустафина. В своём приветствии глава района подчеркнул большое значение Клычкова, его вклада в русскую словесность, выразил уверенность в том, что новые поколения соотечественников поэта будут беречь его творческое наследие, память об этом очень талантливом и очень красивом человеке.
Как бы это вам объяснить?.. Очутившись в местах, не до конца ещё освоенных сознанием, невольно ищешь всей душой, всем существом - приметы, опорные знаки, которые бы могли подтвердить, что ты здесь не посторонний, не чужой, могли бы оправдать твою собственную робкую надежду на целостность и бессмертие... Ищешь глазами и сердцем Единственное, или, скорее, Единственную, в которой непременно должно целиком воплотиться нечто созвучное твоему представлению о Красоте, о Вечно Женственном - настигаемом, но не постигаемом - ведь даже столь смелый в обращении с представительницами прекрасного пола Сергей Клычков не только восторгался своими воображаемыми возлюбленными Ладой и её правопреемницей Дубравной, но замирал и благоговел перед ними. «Сначала игривая Лада, потом печальная Дубравна», - проворчит кто-нибудь из преждевременно одряхлевших, - вот оно, непостоянство!» Но вспомним Грина, его «Бегущую по волнам: «Я любил вас, и любовь к вам шла вслед другой любви, которая пережилась и окончилась». Поэту - позволено! ...И пока авторитетное жюри, состоящее из видавших виды мужчин, выбирало победительницу конкурса «Лучший сарафан», я уже сделал свой выбор - прелестный сарафанчик девочки-семилетки, сидевшей рядом со мной на простой и не очень длинной деревянной скамейке - штук десять таких расставлено было на лугу перед «Домом Клычкова», где теперь размещается клычковский филиал Талдомского историко-литературного музея. Милена - так звали девочку, увлечённую многоразовыми наклейками в альбоме с барбиподобными пляжницами - приехала из Дубны со своей бабушкой Валентиной Соловьёвой, легко и вдохновенно превратившей свою старую крепдешиновую юбку в праздничный наряд для внучки. - Немного поэтесса, - отрекомендовалась бабушка при знакомстве. - Немного это как? - спросил я. - Ну, пишу, и давно, но почти не печатаюсь. Стесняюсь, если честно сказать. - Уважаю. Многие достойные и талантливые люди пишут «в стол». Хотя, в общем, издать свою книжку нынче не проблема, платите только деньги, - добавил я суховато - меня поймут те, кто по роду службы имеет дело с прочтением большого количества слабых, и очень слабых дамских опусов. То ли дело - Ахматова или Цветаева! Подлинные мастера! К тому же обе были явно неравнодушны к Клычкову: Анна называла его «ослепительной красоты человеком», а Марина даже настолько увлекалась молодым поэтом из Дубровок, что, по свидетельству второй жены его В. Н. Горбачёвой, увлечение должно было увенчаться, но в решительный вечер Сергей Антонович выпил, с непривычки (? - Е. Г) заснул и проспал всю ночь. ...Ещё больше зауважал я моих соседок по лавке и празднику, когда они подошли к достаточно свободному микрофону не с собственными стихами, а с клычковским «Лешим». Припев читала Милена: Ай-люли! Ай-люли! Весь в серебряной пыли Месяц пал на ковыли! Ай-люли! Да ай-люли!
Сам сенокос был по сути символическим - в масштабах полянки перед домом. Однако многим хотелось взять в руки косу или грабли, прикоснуться к ритуальному действу. Мне же вспомнились такие строки «барда кулацкой России», как окрестили Клычкова завистники и недоброжелатели: Поздно дед пришёл с покоса, Дед метал последний стог — Долго, долго бил он косу И молился на восток... Всё у деда чередою: Выпил — ковшик кверху дном, Вытер губы бородою И заснул великим сном! ...Накануне я стал свидетелем трогательного эпизода: выкашивая высокие травы в окрестностях нового корпуса районной больницы в Талдоме, известного как «роддом», смуглые гастарбайтеры пощадили несколько кустов малины со спелыми ягодами. В эти места, по воспоминаниям старых жителей города, относили когда-то «плоды любви несчастной». Младенцу-Клычкову повезло в Дубровках 1 (13) июля 1889 года: Была над рекою долина, В дремучем лесу у села, Под вечер, сбирая малину, На ней меня мать родила. Трагическая судьба дала будущему поэту почти пятидесятилетнюю отсрочку. Клычков был мистиком. Неудивительно, если б он объяснил двадцатипятилетний «роддомовский» долгострой сомнительной «кармой» этих мест, усугублённой вырубкой старого городского парка, где уже совсем недавно, при расширении парадного подъезда к зданию, спилили ещё несколько раскидистых лип с десятками насиженных гнёзд. Видел бы он, как безбожно «косят» матёрые деревья в центре Талдома! Слышал бы он (а, может, и видел и слышал!) как отчаянно галдели при этом грачи со своими ещё неокрепшими птенцами! Поэт, считавший, что «самым торжественным, самым прекрасным праздником будет праздник древонасаждения! Праздник Любви и Труда. Любви к зверю, птице и человеку», вряд ли смирился б с подобными жертвами. Конечно, надо осваивать большие деньги, уже в который раз отпущенные на строительство лечебного учреждения - одних фонарей вокруг нового больничного корпуса едва ли не больше, чем во всём городе! Но вот, с кадрами врачей, не столь гладко, как с асфальтом: не лучше ль пощедрее вложиться в обеспечение нужных специалистов жильём? Красивое с виду здание райбольницы видно теперь издалека. Вырублены и липы, «затенявшие» фасад Талдомского отделения одного из банков, «снесены» и лиственницы у торговых рядов, заслонявшие вывеску магазина «Флора» с железным журавлём и чахленькой клумбой. Ещё раньше обезглавлены были липы на территории за - и перед оградой Михайловской церкви в Талдоме - не иначе как затем, чтобы лучше была видна активность по возрождению веры. Не ведаем, что творим? А, может, это просто гордыня, подмена содержания формой, уступка бесовщине? Форма и содержание. Воспитанный в непоказном суровом благочестии старой веры, Клычков знал, что прекрасное содержание непременно находит достойную форму. Нет, не от плохого владения формой лучшие поэты никогда не грешили против смысла в угоду угодливой и лукавой рифме! По обыкновению, отправляющиеся на праздник в Дубровки сперва пришли с цветами к памятнику С. Клычкову у здания районной библиотеки в Талдоме. И были неприятно поражены, увидев на лбу у поэта написанное синим фломастером слово «ЛОХ», в силу нынешнего российского менталитета хорошо известное и понятное населению. Судя по всему, «хомо сапиенс», оставивший сей автограф, имеет некоторое понятие о родном языке. Тем временем в соседнем храме Михаила Архангела шла традиционная панихида по Клычкову, и те, кто участвовал в этом богослужении, привычно скользили глазами по распятию с начальными буквами трусливой и неискренней, наполовину подложной пилатовской надписи «Иисус Назарей Царь Иудейский». А я подумал о сытых, весёлых, хорошо одетых подростках, дико матеряшихся на улицах Талдома, и о молодых матерях, стряхивающих сигаретный пепел в детские коляски. Всё это явления одного порядка, точнее, беспорядка, бессмысленности и беспредела, которыми больна Россия. Дважды приговорённого к расстрелу (махновцами и белыми) и чудом избежавшего тех казней Клычкова настигла пуля красных. Он умер в возрасте сорока восьми лет 8 октября 1937 года, о чём сделана запись в книге регистрации актов о смерти за номером 188 от 31 августа 1956 года. В графе «Причина смерти» указано прописью: «Расстрел». Сколько хочешь плачь и сетуй, Ни звезды нет, ни огня! Не дождёшься до рассвета, Не увидишь больше дня! В этом мраке, в этой теми Страшно выглянуть за дверь. Там ворочается время, Как в глухой берлоге зверь. Это одно из последних стихотворений Клычкова, написанное на клочке бумаги. ...Бесконечно долгое замалчивание имени... Наконец - подлинное воскресение, новый виток широкого признания и углублённого изучения. Низкий поклон всем, кто помогал и помогает благородному делу возвращения поэта своему народу и делу возмещения утраченного живого русского языка, русского смысла как «единого света», всеобщего лада, всемирной соборности и космической гармонии! К чести нынешней районной администрации, она, прислушиваясь к мнению широкой общественности, сумела отстоять Дубровки от близкого соседства с планируемым строительством мусороперерабатывающего предприятия. Нельзя действовать в ущерб заказнику «Журавлиная родина»; столь же непростительно было бы нарушать и экологию культуры с такими её столпами, как Щедрин и Клычков. Памятуя об этих великолепных брендах (прости, Сергей Антонович, за стилистический винегрет!), сам Бог велел нам вплотную и всерьёз заняться наконец развитием туризма в наших краях. ...Праздник в разгаре. Радуют ухо русские напевы в исполнении фольклорного ансамбля посёлка Северный, казачьи песни, с которыми выступают немногочисленные, но очень дружные представители формирующегося местного казачьего сообщества (колоритные, надо сказать, мужчины: один даёт интервью «Телевидению Подмосковья», другой - мастер-класс отбивания косы, третий, на пригорке, важно поигрывает чёрной нагайкой). И, как всегда - стихи, стихи, стихи... ...Небольшая, но рясная яблонька. Милена лезет на неё, срывает зелёный плод. - Бабушка, держи его, только поближе к фотоаппарату! А я отойду и сделаю вот так (поднимает руки, соединяя ладони). Как-будто лечу на воздушном шаре, ладно?.. Хорошо-то как, Господи! Белокурая головка думает, ищет, творит!.. «Нет худшего порока, чем отсутствие воображения», - замечал поэт и нобелевский лауреат Иосиф Бродский, который, быть может, только потому и прожил довольно долго без родины, что видел в Гудзоне Неву, в Венеции - Ленинград. «Нет пророка в своём Отечестве.» А Пушкин? - скажете вы. И ошибётесь. Да, он получал за свои стихи золотом, и больше, чем любой другой тогдашний стихотворец в России. И в то же время не был при жизни оценён по достоинству, и многие из тех, кто считали себя культурными и образованными, не называли его ни поэтом, ни гением, а снисходительно-высокомерно именовали «сочинителем». ...Через минуту бабушка уже даёт внучке небольшую денежку, и девочка летит на другой край поляны, на выставку-продажу самодельных куколок мастерицы Анастасии Клюевой (её « покосницы» сидят на самой настоящей копне из только что скошенной травы). Возвращается Лада-Милена с тряпичной девицей-«обережкой» - для себя - и кукольным, белым, как сахар, зайчиком - для меня, в подарок. «Почему зайчик? - думаю. - Да это же Знак, о котором я говорил в начале!» Ну, конечно же, намёк на Зайчика из «Сахарного немца» - героя, у которого, как и у самого Клычкова, были особые отношения с Селеной. Взобраться ночью на конёк крыши и смотреть, смотреть на Луну, пытаясь угадать, в каком она настроении. Предвестником подарка Милены был настоящий заяц, которого я накануне увидел сразу за дорогой, огибающей мой спальный микрорайон со скучным, пустым и ничего не говорящим названием «Юбилейный». «Природа не терпит пустоты» и «Свято место пусто не бывает». Там, где лет двадцать тому назад было совхозное картофельное поле, теперь молодой лесок с грибами и земляникой.
Евгений Гуров |
Категория: Культура и спорт | Добавил: alaz (10.01.2016)
|
Просмотров: 811
| Рейтинг: 0.0/0 |
|