Моя профессия — одна из самых мирных — я учительница русского языка и литературы в школе. Диплом об этом я должна была получить летом 1942 года по окончании МОПИ. Однако окончила институт только в 1947 году.
Война... Наше поколение жило в предчувствии неизбежной войны с фашизмом, и нас готовили к ней. Каждый сдавал норматив на значок ГТО второй, а затем и первой ступени. В сентябре или октябре работала военная кафедра института. В 1939 году при МОПИ были открыты вечерние годичные курсы медсестёр. Шла финляндско-советская война, и более 70 человек из комсомольской организации исторического и литературного факультетов института записались на курсы РОКК. Занятия начинались в 17 часов и продолжались до 23.30 часов, вели их высококвалифицированные специалисты из клиники Бурденко (ныне это военный госпиталь имени академика Бурденко). Практические занятия предполагалось вести в институте Склифосовского и ВИЭМв, но, к сожалению, его были, скорее всего, экскурсии по выходным дням.
В июне 1940 года 34 девушки сдали экзамены и стали на военный учёт.
23 июня 1941 года я пошла в учётный стол на Варшавском шоссе с подругой, которой удалось пробиться к военкому через толпу осаждавших его кабинет мужчин и женщин. Он отправлял людей в военкоматы по месту жительства. И мы оказались в Ростокинском военкомате г. Москвы, где нам разъяснили: нельзя всех сразу мобилизовывать, существует очерёдность, и нам надо ждать особого распоряжения. А пока — жить в общежитии, выезжать из Москвы нельзя. Неожиданно приехала мама, обеспокоенная моим отсутствием, и принялась шить вещмешок из своего полушалка, потому что рюкзаков в магазинах уже не было.
Шли дни. Вечерами мы дежурили на чердаке: фашисты с 22 июля каждый вечер с 10 часов до 4-х утра с немецкой пунктуальностью бомбили Москву. А утром мы снова слышали в военкомате: «Ждите особого распоряжения». Повестка о мобилизации пришла 18 августа, а 23 августа эшелон ЭГ-1849 отошёл от Киевского вокзала столицы, взяв курс на Калугу, где проходила линия Центрального фронта.
Наш госпиталь, в котором я прослужила с 19 августа 1941-го до 1 октября 1946 года, назывался эвакуационным; его задачей было оказание квалифицированной хирургической помощи раненым (операции, рентген, переливание крови, наложение различных видов гипсовых повязок и т.д.). Первичная обработка ранений проходила в санротах, санбатах, армейских подвижных госпиталях, а от нас раненые, окрепнув и став транспортабельными, направлялись в глубокий тыл на стационарное лечение.
В любом деле самое трудное — начало. Так было и у нас. Госпиталь — хирургический, а медперсонал довольно пёстрый: хирургов было четверо, а остальные — терапевты, педиатры, стоматологи; в среднем медперсонале были опытные хирургические, перевязочные и палатные сестры и фельдшеры, и мы, окончившие рокковские курсы. Навсегда остались в памяти первые дни работы. Стоял солнечный, по-летнему тёплый сентябрь. Госпиталь открыли в г. Щёкино Тульской области в двух зданиях: в Доме культуры на центральной улице и в здании средней школы на отдалённой улице. Первую партию раненых — 660 человек — мы принимали более суток; впоследствии, при развёртывании работы на новом месте (мы двигались вслед за фронтом), работали на приёме в две смены по двенадцать часов и успевали сделать гораздо больше. Госпиталь первоначально принимал до тысячи человек, но бывало и так, что только в нашем отделении насчитывалось до полутора тысяч. Специализация ЭГ-1849 — ранения конечностей, но это определилось позже, а вначале были пациенты, раненные и в голову, и в брюшную полость. Каждый поступающий регистрировался, проходил санобработку, поступал в перевязочную или в операционную и уж затем попадал в палату. В мирное время, на практике, мы встречались с двумя-тремя пациентами, а чаще просто перебинтовывали друг друга. А теперь столкнулись с десятками раненых. Многие из них были со свежими ранениями, повязки ещё не успели загрязниться и алели пятнами крови. Большая часть поступивших была в подавленном состоянии, другие были возбуждены, требовали врачей, пытались рассказать о пережитом. Молоденький красноармеец с лихорадочно блестевшими глазами, сидя в вестибюле, говорил: «Понимаешь, сестра, я пулемётчик. Нас со вторым номером оставили прикрывать отход роты. Лежим на берегу речки, а немцы идут на нас через речку во весь рост, в сами молчат. Мы строчим, а они всё идут и идут, одни падают, а другие переступают через них и прут шеренга за шеренгой. Очень на психику действует».
Не прошло и недели, как ведущий хирург госпиталя Бреннер, военврач I ранга, решил всех сестер «пропустить» через перевязочную, чтобы каждая из нас умела быстро (именно быстро) и качественно обрабатывать любую рану и перевязывать ее. Он вел практический курс хирургии и для врачей, из которых большую часть составляли терапевты и хирургические сестры, которых учил делать не только циркулярные гипсовые повязки, но и «самолеты» при ранении плечевого сустава, и «брюки» при ранении тазобедренного сустава. На занятия врачей брали и нас, палатных сестер. Мой первое занятие было позорным. Предстояла ампутация голени у пациента: началась газовая гангрена. Бреннер показывал врачам, как производится эта операция. Он поручил мне держать ногу за голеностопный сустав. Помню, как разбинтовали ногу лежащего на противоположной от ведущего хирурга стороне стола: пилу в его руках... А дальше — провал. Очнулась сидящей в тазу с окровавленными бинтами и услышала: «Уберите эту кисейную барышню!» «Барышня» было тогда общепринятым обращением к девушке, но «кисейная» обидело меня. «Я крестьянская дочь!» — возмутилась я.
С течением времени пришли опыт, и умение владеть своими нервами. Иногда говорят о привычке. Не верю! Привыкнуть к страданиям раненых и больных нельзя, как нельзя привыкнуть, скажем, к зубной боли.
Самые тяжелые воспоминания о войне относятся к февралю-апрелю 1942 года, когда наш ЭГ был передан 7-й ударной армии, то есть выполнял функцию полевого госпиталя. Это было под Старой Руссой. Отделения госпиталя располагались в крестьянских избах нескольких деревень, и каждое отделение действовало как самостоятельный госпиталь. Я уже упоминала, что ЭГ был рассчитан на тысячу коек, но теперь только в нашем отделении было более полутора тысяч раненых. Впрочем, коек не было. Раненых укладывали на пол, предлагая потесниться: стелили, если была, солому, но и ее недоставало: лежали на шинелях, подложив под голову вещмешок, валенок, иногда полено с шапкой. Никакой санобработки не было. Перевязки делались тут же; мы едва успевали делать первичную обработку ран, начиная работу с утра и кончая во втором часу ночи. А раненые все прибывали. Первое время — недели две — сестры выполняли еще и роль поварих, готовили из концентратов еду в русских печах. Физическая нагрузка превышала человеческие силы: на каждую сестру приходилось 3-4 избы, в которых она заменяла и повара, и врача, и санитарку. Смены не было, падали от усталости.
Три ночи «Дугласы» доставляли из фашистского тыла наших десантников. Это были добровольцы-комсомольцы 18-22 лет. Не знаю, была ли польза от их пребывания на оккупированной врагом территории. Раненых было трое, остальные — обмороженные, многие при этом еще обожженные: спали у костра. Один из раненых умер, не приходя в сознание. Эти юноши, попав в натопленную перевязочную, опираясь на локти, ползли к столам, улыбались, шутили над собой. А через три или четыре дня умирали от сепсиса или сыпного тифа. Заболели им и три сестры.
Однажды наш политрук сказал нам, чтобы не бегали в одних халатах по улице. Соседний госпиталь разбомбили, так как фашистский летчик увидел бегающих по деревне девушек в белых халатах.
В марте из-за половодья не подвезли продукты. Полевая кухня ежедневно готовила ржаные галушки или суп с клёцками и компот — на завтрак и на обед. Наши пациенты плохо поправлялись, да мы и сами еле передвигали ноги. Поэтому, услышав как-то беззаботный девичий смех, я решила, что кто-то из «наших» сошел с ума. К счастью, смех принадлежал проходившим мимо девушкам-зенитчицам с соседнего аэродрома, спешившим на дежурство.
...В конце апреля просохли дороги, и «ходячая» часть раненых двинулась пешком на станцию Любница; остальных постепенно перевезли туда на лошадях. А госпиталь передислоцировался в г. Вышний Волочек того же Северо-Западного фронта. Наконец-то мы снова развернули и установили в отдельных кабинетах оборудование, расставили в палатах кровати, застелив их постельным бельем.
Именно здесь, в Вышнем Волочке, расположенном между реками Мста и Тверца и каналом, прорытом при Петре I, городе удивительно зеленом и красивым, на комсомольском собрании сестер было принято решение каждой стать донором. Пока мы находились в Центральной России, кровь сдавали изредка. Женщины города, желая помочь фронту, охотно шли на донорские пункты. Донор получал талон на 6 килограммов хлеба. 500 г сахара, 500 г сливочного масла или маргарина.
Но вот летом 1944 года из Белоруссии, только что освобождённой, госпиталь переехал в Литву, в г. Паневежис, и нужда в нашей пусть бедной гемоглобином крови возросла. Ведь никто из местного населения на станцию переливания крови не шел, более того, у нас не стало санитарок; мы были для литовцев оккупантами, и помогать нам никто не хотел. Замполит выехал в командировку в Белоруссию, откуда привез 215 прачек и 20 санитарок, которые остались в нашем госпитале на постоянную работу. Раньше в штате госпиталя были только врачи и сестры, а желание работать здесь кем угодно было более чем привлекательно для местных жительниц.
И мы, сестры и санитарки, стали постоянными донорами. Ежемесячно автобус отвозил усталых, только что сменившихся после суточного дежурства девушек на сдачу крови.
У меня первая группа крови, и ее брали всегда, ведь ее можно перелить человеку с любой другой группой крови, бывало, выйдя за двери комнаты, я падала в обморок. Дважды мою кровь перепивали в нашем госпитале от меня напрямую раненому (первьй раз под Витебском, второй в Ворошиловске (ныне Уссурийск). И в том, и в другом случае моя кровь помогла.
День Победы встретила в Тильзите, в Восточной Пруссии: ночью загремели выстрелы во дворе, мы решили, что высадился немецкий десант, и встали у дверей палаты. Но увидели взбежавших по лестнице замполита госпиталя с пистолетом в руке и солдата из охраны. «Победа!» — закричал капитан. «Победа!» — повторил автоматчик.
Из Тильзита мы должны были перебраться в Кенигсберг. Но теперь в этом не было никакой нужды. Но война для нас не кончилась. В начале июня эшелон уже мчал нас на Дальний Восток — предстояла война с Японией, и ЭГ-1849 поступил в распоряжение 1-го Дальневосточного фронта, штаб которого находился в Ворошилове. Этот уютный городок был забит гвардейскими частями под командованием маршала Мерецкова. В Ворошилове была и ставка А. Василевского, который координировал действия всех трёх фронтов Советской Армии.
По окончании войны с Японией кончилась и моя война. Начальник политотдела ФЭГ, в который входил и наш госпиталь, полковник Половцев при получении мною вызова МОПИ и согласно распоряжению Верховного Главнокомандующего И. Сталина, который еще в 1944 году (от нас скрыли этот факт) отдал его, отпустив меня и еще одну нашу сестру для продолжения учебы.
Но для моих подруг война продолжалась, многие из них демобилизовались лишь в конце 1946 года.
И все-таки война от меня не отстала. Я вижу ее в снах, а проснувшись, вспоминаю подруг военных лет. Были мы разные. И серьезные, и беспечные, с разным медицинским опытом, но каждая, если надо, трудилась сверх человеческих сил.
Ведь при каждой передислокации все грузы с оборудованием проходили через наши руки: тысячи раскладных кроватей укладывались в пульмановские вагоны поленницей, туда же погружался рентгеновский аппарат, зубоврачебное кресло, тюки спрессованного постельного белья и одеял в матрацных наволочках. Но мы были не только грузчицами. Подготовка зданий на новом месте — уборка двора, помещения (в Белоруссии переоборудовали барачные здания совхоза, ликвидируя дощатые стенки комнат, ломая русские печи; вынесли на носилках из конюшни кучи навоза в поле за три километра) тоже была нашей заботой.
Мы не были снайперами, не ходили в атаку, но в великой Победе великого народа над врагом человечества — фашизмом — есть доля нашего труда и крови.
Сейчас, в преддверии 60-летия Великой Победы, тяжело слышать и читать домыслы тех, кто стремится принизить значение подвига советского народа, кто восхваляет предателя Власова с его РОА, обливает грязью полководцев Победы, толкует о миролюбии американского империализма.
Подготовил к печати Е. ГУРОВ.
"Заря"
2005 г. |
