Видно, так уж устроена жизнь, что во всех ее перепетиях зачастую страдают самые невиновные... А тогда, в тридцать седьмом, вообще шло какое-то повальное увлечение расправами над теми, кто совершенно безгрешен. Стоило, к примеру, написать на соседа, живущего в материальном отношении более-менее сносно, донос, куда следует, и все... Как раз в ту пору жил себе, поживал вместе с женой и тремя ребятишками в ожидании рождения четвертого в деревне Рождество-Вьюлки, что расположилась возле Николо-Кропоток, Анатолий Афанасьевич Орлов. Ничего жил, справно: и дом свой собственный, и скотинешка при нем были. А как же? Деток-то кормить надо было. Вот Анатолий Афанасьевич и старался, одновременно работая лесником при колхозе и обыкновенным мужиком при семье, не чураясь никакой крестьянской работы. Тут-то и нашлись завистники — донос состряпали и... готово дело: мигом трудяга-мужик превратился в «помещика». Припомнили А. Орлову то, что еще до революции отец его целых полтора гектара землицы имел (нынче у нас фермерам и по 150 гектаров бывает маловато). Не забыли и про чайную. В таких вещах, конечно, огромный труд собственника во внимание не брался — помещик, и все. Справно жить в ту пору — смертный грех был! ...Короче, приехали однажды, забрали хозяина и увезли... Младшей дочери его Зоеньке в то время всего лишь девять лет было, а вот запомнилось, на всю жизнь запомнилось то, как истошно голосила ее мать, заранее оплакивая его, как покойника. Сердце, видно, подсказывало — не увидеться им с мужем больше... Не ошиблась. Не прошло и года, как из далекого Хабаровского края подколодной змеей в их дом вползла «похоронка»... Сломали мужика. Как крепок ни был, а сердце, видно, не выдержало — все тоской и переживаниями о детках и жене, родившей последнего уже без него, изошло. Взвилась, было, вдова отчаянием так, что жить расхотелось, да только глянула на своих «желторотиков», есть просящих, и с новой силой за дела принялась — теперь уж точно — подмоги ждать нечего... Стала и за бабу, и за мужика с остервенением работать. Глядишь, и подняла бы она на ноги своих деток... А тут война. Старшего сынка Костю на фронт забрали, откуда уж ему не довелось вернуться, а с младшими Ольга Ефимовна давай опять за жизнь бороться. Только вскоре, в сорок втором, когда немец к Дмитрову подошел, услышала она от соседки про то, что там уже людей вешают, и по простоте своей душевной возьми да и скажи в ответ: — А давайте, бабоньки, наденем на себя крестики, деток соберем, своих, да в лес... У меня корова справная — молока на всех, нас хватит, прокормимся... Думала, не только своих детей, но и соседских от фашистов спасет, а вышло... Приехал «воронок» — забрали Ольгу Ефимовну, не немцы, свои забрали за «крамолу», дескать, немцев она ждет — не дождется никак. И осталась четырнадцатилетняя Зоенька за хозяйку в доме. Дом, скотина, два брата (старшему из них — Борису семнадцать кинуло, а младшему Колюшке — едва только четыре успело исполниться) — все на ее крохотные девичьи плечи свалилось. Сначала-то еще ничего, Борис помогал, а потом... Пришла и ему повестка на фоонт, словно сердце оборвав сопливой хозяйке. Месила тесто на пироги, да на лепешки брату, а сама слезами его вместо соли солила и причитала: — Братишка ты мой родненький! Что ж это получается?! Выходит, я тебя вместо мамочки, нашей, провожать должна!.. Ты уж прости, родимый, коли что по неопытности своей не так сделаю!.. Совсем осиротел дом Орловых. Тоскливо и жутко стало в нем Зоеньке, особенно по ночам. От каждого шороха вздрагивала — девчонка, и маленькая хозяйка принималась за работу, оставшуюся от отца-матери. С ног oт усталости валилась, но хозяйство не порушила, сберегла и вырастила братца своего крошечного, заменив ему всех — мать, отца... К тому времени, когда мать из мест отдаленных через десять лет вернулась, из Колюшки замечательный парень получился. Много с той поры воды утекло. И горюшка за это время у Зои Анатольевны Орловой (по мужу Палачевой) с избытком хватило. Муж-то достался, раненый, контуженный, из бывших летчиков — нянчиться и с ним чуть ли не всю жизнь пришлось. Выучиться так и не довелось, а вот что касается работы, то, как впряглась в детстве в нее, так и по сей день без дела сидеть не может, хоть и на пенсию уже вышла. Дома никогда ведь дела не переделать. И все бы ничего... Да только услышала она от своих подруг детства о том, что им всем повышенную пенсию платят за то, что они во время войны работали. Даже той платят, которая чужого ребенка полгода людям нянчила. Вот, и обратилась Зоя Анатольевна в райсобес, думала, что уж ей-то тем более доплачивать станут, но... Оказывается, по закону не положено Палачевой этой льготы иметь. Объяснили так, что, дескать, была бы она матерью Николая и было бы ему в то время не четыре, а три годика, тогда бы действительно пенсию ей повысили, а насчет льгот для сестры малыша — ничего в законе не сказано. Что ж, закон, есть закон. Против него не пойдешь. Только говорят, и у больших законов исключения бывают: ведь не виновата Зоя Анатольевна в том, что ей, будучи совсем девчонкой, пришлось матерью стать, как не виноваты и родители, обрекшие ее на это. Или за «помещика»-деда теперь и внучка должна рассчитываться?..
