Дядя Николай Панфилов был человеком крепким, сильным, с уравновешенным характером. Бывало, идет за сохой, глаз от него не отведешь. Широкоплечий, плотный, спокойный.
Любил землю. Сыновьям Сашке и Ивану говаривал:
— Земля — она тоже, как живая. Не угодишь ей, и она угождать не станет.
Не любит, когда ей изменяют, когда ее продают.
Зависти к чужим полосам и полям у него не было. По соседству через дорогу, на михалевских, помещика Гладилова полях, урожаи были повыше — до ста и более пудов десятина давала, тогда как дядя Николай по шестьдесят собирал.
— Не от земли это зависит. Гладилов присыпает землю костяной мукой с какой-то приправой, да и навоз у него поскладнее. Ладно, и у нас когда-нибудь так будет...
В жатву на гладиловских полях ходила жнейка. Бучевские ребятишки стайками собирались у обочины поля, наблюдая и восхищаясь круговым движением лопастей — крыльев. А дядя мрачнел. Опять-таки не от зависти, а скорее всего от бессилия. Он-то не мог, как и все бучевские крестьяне, приобрести машину для скашивания хлебов.
Не приди Советская власть, так и погиб бы крестьянский талант Панфилова в беспрерывных заботах и неурядицах.
Наступило время, когда исчезли полосы, появилось то русское поле, о котором мы сейчас говорим и песни поем. Распахали мужики межи, стали думать о том, как добиться высоких урожаев. Звали агронома, до петухов мучили вопросами. Почему озимь в цвету ложится, от чего озимые вымокают? Прислушивались к словам тех "удачников", у кого урожай получался повыше. Кое-кто скрывал свои секреты. Но были такие, что и рассказывали.
Почему густо перед снегом, а пусто летом? Так то же от навоза, как его положишь. Примерно, если под пар вспашешь осенью, поборонишь весной, а потом разбросаешь навоз и запашешь его поглубже, чтобы корни ржи не достали до весны, — толк будет. А если семена сразу в унавоженную землю высеять, пойдет расти рожь вовсю сразу. Мужики чесали затылки: наука вроде немудреная, а понять все-таки не просто...
Дядя Николай строго поучал сыновей:
— Вот собирайте мужицкий опыт и берите землю в свои руки. А мы уж с Яковом да Тимофеем радоваться будем.
И начинало жить своей интересной, полезной жизнью поле, на котором по-прежнему не колоситься бы тучным хлебам без единой соринки.
Есть под Бучевом и Шепцово поле, и Микино, и Каложено. А это поле, о котором я рассказываю, безымянное. Наверное, оно как-то называлось раньше, но теперь не все помнят его наименования. Так вот в конце двадцатых годов первый трактор «Фордзон» с трактористом Бровкиным из Костолыгина мимо него прошел, а спустя два или три года и туда завернул. Пофырчал-пофырчал у обочины и пополз вдоль поля, оставляя за собой широкую полосу вспаханной земли. Некоторые бабы ужаснулись: «Да куда же его понесло? Чай, теперь и хлеб расти не будет — так перемялась земля под железными колесищами!
А хлеб вырос. И любовались им первый бригадир тракторной бригады Павел Морозов, трактористы Иван и Григорий Смольниковы, все жители Бучева. С тех пор сходкой порешили — от тракторов не отказываться, брать, сколько дают.
Сын дяди Николая Иван нашел свое место в жизни. Его избрали председателем колхоза с гордым именем «Большевик» за любовь к земле, за отцовскую привычку приходить на поле раньше всех и уходить — позже.
Постаревший дядя Николай внимательно следил за успехами сына, посильно помогал хозяйству. Очень хмурился, когда на поле не получался задуманный урожай. А иногда злился и говорил:
— Не мужицкой кости народ пошел. Избаловали вас, паршивцев, машинами да клубами.
Пошли учиться на трактористок Анна Парфенова и Клавдия Егорова. На отговоры со смехом отвечали: «Не одним ребятам штаны протирать, протирать, и мы теперь равноправные»
Иван Николаевич их поддерживал, создавал условия для учебы. Пусть и не такой, как сейчас, урожай давало поле, что под Бучевом, начинающееся от дороги, делившей когда-то мужицкие полосы и гладиловские поля. Но выше, чем до революции и в первые годы Советской власти. До 14 центнеров с гектара давали зерновые, до 80 — картофель. Ликовали люди - теперь жить да жить! Но случилось иначе.
Военная страда подобрала мужиков. Ушли на фронт трактористы братья Смольниковы, ушел Афанасий Белов, ушли все, кто мог воевать.
В последний день пошел поглядеть на поля Иван Николаевич. Хлеба-то какие были! Наверное, впервые за все свое существование обещали они урожай ржи до 20 центнеров. Помял бывший председатель колосок, вздохнул, сказал женщинам: «Не упустите сроков жатвы. Тут каждое зерно с нашим трудом связано».
И начались у людей бессонные ночи, тяжелый физический труд. Только подладились — избрали нового председателя, подготовили склады для зерна и картофелехранилища, наметили, как жить, пришел приказ: трактора гнать в Юрьев-Польский.
— Что же это? — причитали женщины. — А мы как?.. Но приказ есть приказ. Тем более, что в сторону Москвы, по слухам, шел немец.
Живут сейчас в Бучеве Анна Павловна Панфилова, Александра Егоровна Морозова, Антонина Осиповна Климова, Мария Михайловна Романова - те, кто вместе с другими своими односельчанками впрягались в плуг. Не только о себе думали женщины, но и о тех, кто был на поле брани, кто боролся и умирал далеко от родной деревни.
Вышли на поле старики. Яков Иванович Морозов с лошадью напахивал за сезон по 75 гектаров, с быком — 40. Пригодился старый крестьянский навык.
Председательствовала Мария Михайловна Романова. Не забыть ей никогда, как посылала колхозников в Дмитров с семенами клевера для сортировки или с зерном на обменный пункт. Шли пешком до самого Талдома, оставались лишь на короткие периоды - переложить мешок с плеча на плечо. Не забыть ей и как Анастасия Петровна Малинина, наварив каши, оставляла в избе шестерых малолетних детей и шла на работу А потом, впрягшись в плуг, заунывно пела: «Доля моя, доля...»
С войны не вернулись многие. В том числе братья Иван и Александр Панфиловы, бригадир Афанасий Белов, трактористы братья Смольниковы, Павел Морозов. О некоторых даже неизвестно, в каких краях сложили головы. Как ушли, словно в воду канули. А кто вернулся — сразу за работу взялся. Одни попадали на сенокос — готовили корма. Другие брали в руки серпы и выходили на вызревшие хлеба. Сеяли, как в старину, из лукошка.
Как ни трудно было, полям не дали зарасти сорняком. И хотя урожаи были не высоки, поле жило, родило почти без навоза, ждало своего часа. И дождалось.
Недавно я разговаривал с Иваном Яковлевичем Морозовым — управляющим отделением.
— Самое наше лучшее поле, — сказал он. — Картофель надежно дает 180 центнеров на гектаре, силосные — до 300 центнеров, а зерновые — до 30. По старой мере — на десятину земли только зерновые дают по 168 пудов. А до революции и 60 не было.
Мы разговариваем о технике, которой в отделении достаточно, о способах возделывания сельскохоэяйственных культур, о звеньевых. Часто вспоминаем тех, кого уже нет, но чей опыт тоже играет свою роль в повышении урожайности. Ведь так на Руси ведется, поле и опыт передают люди из поколения в поколение.
Во время беседы подошел звеньевой П.А.Бобинин. — Вот и сегодняшний хозяин поля!
Расскажи-ка, Петр Алексеевич, о своих расчетах на урожай, о том, нравится ли тебе закрепленная за кормодобывающим звеном земля!
Петр Алексеевич, немного смутившись, ответил:
— Земля — что надо, поле нашенское, русское...
И вновь завязался интересный разговор. А. ДЮКОВ. |
